Заговор, которого не было...

—

Где приспособишь, там и носи. Свобода, мать твою. Все, понимаешь, поровну: мне «бабки», тебе портмоне, — хохотнул он, бросая брату старенький бумажник из кожза­менителя и перекладывая 80 р. в карман ковбойки.

...В документах уголовного дела список взятых в ту кро­вавую ночь трофеев будет читаться так:

—

магнитола — 200 р.

—

автомобильные часы — 65 р.

—

11 кассет — 197 р.

—

электробритва — 15 р.

—

наручные часы — 45 р.

—

деньги — 80 р.

—

бумажник — 6 р.

—

две бутылки водки...

Цена крови... Не так много времени прошло с той поры, думаю, большинство читателей помнит масштаб цен. Со­знательно привожу эти «ценники», чтобы представить... попытаться представить себе, во что оценили эти двое жизнь человека.

...Роман оглянулся на застывшее на сухой степной зем­ле тело.

—  

Точно ли убили? — нерешительно спросил млад­шего.

Веня, гордый тем, что старший, бывалый брат спраши­вает его мнение, советуется, уверенно бросил:

—

Ты что? Он уж десять раз помер... От таких ран? С та­кими ранами не живут... И крови потерял много... Ишь, все вокруг красное.

—  

Так чего мы ждем? Поехали. Нам еще пилить и пилить.

Он подошел к машине сзади, пнул кроссовкой заднее колесо.

—

«Тачка» в порядке. Хорошие «бабки» за нее в Закавка­зье получим.

—

В Дагестан поедем? В Махачкалу?

— 

Нет... У меня в деревне под Баку на нее уже покупа­тель заждался.

—

Братан, — заскулил Веня. Когда ему что-то было надо выпросить у старшего брата, он всегда делал такую вот жа­лостливую мину и скулил, как собачонка... даже когда знал, что брат все равно не откажет... Точно не откажет. Все ж скулил, словно в ожидании неминуемого отказа.

—

Ну, что?

-Дай, я...

—

Чего тебе?

—

Дай, я порулю...

—

Садись, рули — путь далекий. Надоест еще...

Веня гордо уселся на водительское кресло, брезгливо вытер газетой пятно крови на баранке, бросил газетку на землю.

—

Поехали?

И резко взял с места...

На степной дороге рулить одно удовольствие. Приятно чувствовать себя сильным, могучим, властным... Из-под колес бросались время от времени в сторону представите­ли местной фауны, какая-то мошкара надоедливо билась в ветровое стекло. Машина на хорошей скорости уходила по калмыцкой земле в сторону Дагестана...

Ильдар открыл глаза. Насколько позволяла боль в голо­ве, оторвал ее от земли, огляделся. То ли он зрение поте­рял, то ли просто темно вокруг. Вдали увидел огонек — это удалялась от него его машина, купленная на с таким тру­дом заработанные, одолженные и еще не отданные день­ги, неуверенно нащупывая фарами путь в степи.

Ильдар сориентировался, встал на четвереньки... Но, увы, эти движения отняли последние силы, и он снова упал. Лежа нащупал раны. Кровь не била фонтаном, а со­чилась... Значит, ни один крупный кровеносный сосуд не задет, понял Ильдар. На голове он нащупал гигантскую шишку, — сотрясение мозга наверняка есть, но череп вро­де бы цел, поставил он себе еще один диагноз.

«Если бы пробили сердце или печень, наверное, уже по­мер бы, — хладнокровно подумал он. — А я живу».

Он уже боялся пытаться встать или хотя бы приподнять­ся — неизвестно, придет ли он в себя, если еще раз потеря­ет сознание.

— Надо ползти! — решил он.

Не воспоминания о книжных и киногероях толкали ок­ровавленного, обессиленного Ильдара, заставляли ползти по становящейся к ночи холодной калмыцкой земле.

Он видел голову жены, склонившуюся над колыбелью младшей дочери. Видел темноволосые головки девочек, играющих самозабвенно в какую-то игру... Видел светящи­еся окна своей квартиры.

Он о семье думал: если он здесь умрет, что будет с ней? Кто позаботится о них? Одеть, обуть, накормить... да еще долги... Его долги за машину. Их кто отдаст? Все на жену свалится. Она у него хорошая, детей, конечно, вытянет. Но если при нем, главе семьи, в сумме не так плохо и зараба­ тывающем по нынешним временам, семье жилось не очень-то богато, то как будет без него?

Конечно, пока он полз, мысли в голове складывались не в такие вот правильные фразы: так, обрывки мыслей... Блики, свет...

Отдельные, словно выхваченные лучом фонарика эпи­зоды семейной жизни.

А в затухающем сознании — одно слово: «НАДО».

Он чувствовал — надо ползти, пока есть хоть немно­го сил.

Он отлеживался после неимоверных усилий и снова проползал несколько метров. И снова отлеживался. И сно­ва полз.

Думать было нельзя.

Потому что, если задуматься, если попробовать увидеть с высоты птичьего полета его крохотную фигурку, расплас­танную на сухой траве калмыцкой степи, и представить себе, сколько ему еще ползти... Представить то огромное расстояние, — огромное не для идущей на хорошей скоро­сти машины, а для ползущего человека... Сразу же стано­вилось страшно, невыносимо тоскливо. И хотелось рас­пластаться на земле, повернуться к пробившейся сквозь серые облака луне и выть, выть от бессилия и боли...

Но он не поддавался. Он не пытался увидеть оставшееся пространство. Он просто знал, чуял, что если будет просто лежать на месте, то точно умрет. И жена, дети останутся одни. А если ползти, то рано или поздно куда-то ведь при­ползешь.

Рано или поздно...

Лишь бы не слишком поздно...

Когда он нащупал сбитыми в кровь пальцами автомо­бильную колею, то не сразу понял, что самое страшное позади.

Он и не надеялся, что сможет выползти на шоссе или тем более доползти до Астрахани... Все его мечты были свя­заны со степным автомобильным трактом.

Там ходят машины... Там есть шанс дождаться припозд­нившегося водителя. А это — жизнь.

Этот бой со смертью Нуралиев выиграл.

Когда его нашли, — окровавленного, в десятках кило­метров от города, на тракте, где машины не так уж и час­ты, — его руки с трудом оторвали от земли. Казалось, он пытается удержаться за нее. Или, напротив, как атлант, удержать ее на вытянутых руках...

Окровавленного и обессиленного, его довезли до бли­жайшей больницы незнакомые добрые люди. Несколько дней Ильдар был при смерти. Но выжил.

Постепенно восстановилась память. И события легли в единую канву рассказа. Он