членом Политбюро и хозяином Петрограда и всего Северо-Запада. Кроме того, Ленин поставил Зиновьева во главе III Интернационала. В те годы эта должность имела особое значение. Российские коммунисты были всего лишь одной из секций Коминтерна, таким образом, Зиновьев формально оказался руководителем всего мирового коммунистического движения.
При этом Григорий Зиновьев был человеком недалеким, бесхарактерным, напыщенным. В минуты опасности начинал паниковать. Оказавшись у власти, вел себя очень жестоко.
Максим Горький, пытавшийся защищать питерскую интеллигенцию от репрессий, ненавидел Зиновьева. Горький рассказывал Корнею Чуковскому о заседании, в котором участвовал хозяин Ленинграда Григорий Зиновьев:
— Ну, потом — шуточки! Стали говорить, что в Зоологическом саду умерли детеныши носорога. И я спрашиваю: «Чем вы их кормить будете?» Зиновьев отвечает: «Буржуями». И начали обсуждать вопрос: резать буржуев или нет? Серьезно вам говорю. Серьезно…
Зиновьев вел себя по-барски, наслаждаясь всеми благами жизни в голодном и нищем городе.
Корней Чуковский записывал в дневнике:
«24 ноября 1919. Вчера у Горького, на Кронверкском. У него Зиновьев. У подъезда меня поразил великолепный авто, на диване которого небрежно брошена роскошная медвежья полость… Зиновьев прошел — толстый, невысокого роста. Говорит сиплым и сытым голосом».
Федор Шаляпин вспоминает, как, устав от постоянных обысков и конфискаций, он обратился к Зиновьеву: «Долго мне пришлось хлопотать о свидании в Смольном. Наконец я получил пропуски. Их было несколько. Между прочим, это была особенность нового режима. Дойти при большевиках до министра или генерал-губернатора было так же трудно, как при старом режиме получить свидание с каким-нибудь очень важным и опасным преступником. Надо было пройти через целую кучу бдительных надзирателей, патрулей и застав».
Григорий Евсеевич наслаждался своим высоким положением, но в минуту откровенности признался художнику Юрию Анненкову, что скучает по Парижу.
«Осенью двадцать третьего года, — пишет Анненков, — мне случилось ехать в Москву с Григорием Зиновьевым, в его личном вагоне. Глаза Зиновьева были печальны, жесты — редкие и ленивые. Он мечтательно говорил о Париже, о лиловых вечерах, о весеннем цветении бульварных каштанов, о Латинском квартале, о библиотеке Святой Женевьевы, о шуме улиц, и опять — о каштанах весны.
Зиновьев говорил о тоске, овладевшей им при мысли, что Париж теперь для него недоступен. В Петербурге Зиновьев жил в гостинице “Астория”, перед которой на площади — Исакиевский собор, похожий на парижский Пантеон, построенный из сажи, и купол которого Зиновьев ежедневно видел из своей парижской комнаты. Перед входом в Пантеон — зеленая медь роденовского “Мыслителя” (упрятанного нынче в музей)… Багровые листья осеннего Люксембургского сада; на скамейке — японский юноша, студент Сорбонны, размышляющий над французским томом химии или философии; золото рыб в темной влаге фонтана Медичи; осенние листья, порхающие над аллеями; эмигрантские споры за бутылкой вина в угловом “бистро”…
Я никогда не забуду зиновьевской фразы (не имеющей, впрочем, отношения к Ленину):
— Революция, Интернационал — все это, конечно, великие события. Но я разревусь, если они коснутся Парижа!
Часа в четыре утра Зиновьев неожиданно воскликнул:
— Жратва!
Обслуженные его охранниками, мы съели копченый язык и холодные рубленые куриные котлеты, запивая их горячим чаем. Около пяти часов утра Зиновьев промычал:
— Айда дрыхать! — и, растянувшись на кушетке, сразу же захрапел, не раздевшись».
Брест-Литовск: мир рождает войну
Не так просто установить, когда именно началась Гражданская война, масштаб и разрушительные последствия которой мы до сих пор недооцениваем. Историки называют разные даты. Не брестский ли мир с немцами, названный позорным и постыдным, стал поводом для того, чтобы одна Россия подняла оружие против другой?
Обвинения в сотрудничестве большевиков с немцами появились весной семнадцатого года. В советские времена на эту тему было наложено табу. Но зато после перестройки, когда страна открылась, в Россию из эмигрантских запасников хлынул поток антибольшевистской литературы. И девственное в смысле знания собственной истории российское общество было потрясено:
«Оказывается, Октябрьскую революцию большевики совершили на немецкие деньги… Всеми действиями Ленина руководил кайзеровский генеральный штаб. Германия с помощью большевиков разрушила Российскую империю, чтобы спастись от поражения в Первой мировой… И позорный брестский мир с немцами Ленин и Троцкий тоже подписали, выполняя приказ Берлина…».
Большевики вовсе не были первыми, кого обвиняли в шпионаже и измене. В начале мая 1915 года развернулось немецкое наступление. Германские войска прорвали фронт, русские войска отступали. В мае оставили Галицию. Летом немцы взяли Польшу. Царская армия потеряла убитыми и ранеными почти полтора миллиона человек, в плен попало около миллиона.
В конце июля на заседании правительства военный министр Алексей Андреевич Поливанов информировал правительство:
— Отступление не прекращается… Линия фронта меняется чуть ли не каждый час. Деморализация, сдача в плен, дезертирство принимают грандиозные размеры… Ставка, по-видимому, окончательно растерялась, и ее распоряжения принимают какой-то истерический характер… Сплошная картина разгрома и растерянности. Уповаю на пространства непроходимые, на грязь непролазную и на милость угодника Николая Мирликийского, покровителя святой Руси.
Все искали виновных. Чем хуже было положение на фронте, тем чаще звучало слово «предательство». Дело усугублялось тем, что в военную контрразведку после начала Первой мировой мобилизовали жандармов, которые искать шпионов обучены не были, зато привыкли выявлять врагов государства.
Первой жертвой стали обрусевшие немцы, давно обосновавшиеся в России. Понятие «пятая колонна» еще не появилось, но русских немцев подозревали в тайной работе на Германию. По инициативе правительства образовали Особый комитет по борьбе с немецким засильем. С перепуга видные политики меняли фамилии немецкого происхождения на чисто русские. Обер-прокурор Святейшего Синода Владимир Карлович Саблер стал Десятовским.
Распространились слухи о том, что в тылу армии орудуют шпионы. Верховный главнокомандующий подписал 26 июля 1915 года приказ № 524:
«За время отхода наших армий из Галиции при участии наших врагов стали усиленно распространяться как среди нижних чинов, так и среди населения различные необоснованные слухи об обнаружении предательства… Предварю, что на всякое подпольное обвинение лиц, ни в чем не повинных или только носящих нерусскую фамилию и честно несущих службу во славу царя и родины, я буду смотреть как на недопустимую попытку внести смуту в ряды нашей доблестной армии…».
Начальник штаба Верховного главнокомандующего генерал от инфантерии Николай Николаевич Янушкевич искал виновных. Нашел их среди евреев. Янушкевич был ярым антисемитом. Еще до войны он требовал уволить всех евреев из рядов вооруженных сил России. А с началом войны Янушкевич стал утверждать, что евреи ждут прихода немцев, шпионят в их пользу и поэтому их всех надо выселить из прифронтовой зоны.
Армия, отступая, все уничтожала. При отступлении из Галиции командующий Юго-Западным фронтом генерал Николай Иудович Иванов отдал приказ о «выселении лиц крестьянского состояния призывного возраста». Выселяли вместе с семьями. Генерал приказал отправить в тыл «весь скот и лошадей», а «запасы продовольствия уничтожать». Янушкевич распространил приказ на всю линию фронта.
Евреев приказали выселять полностью — в том числе родителей фронтовиков, награжденных
