Фридрих Голштинский, оказавшийся в результате объявленным наследником шведского престола. Возобновленное и подтвержденное родство со шведской короной! Подобную комбинацию непросто задумать и еще труднее осуществить.
ПЕТЕРБУРГ
Зимний дворец
Елизавета Петровна, А. П. Бестужев-Рюмин, графиня М. Е. Шувалова, граф А. Г. Разумовский
— Когда же вы умерите свое рвение, Бестужев! Который день подряд добиваетесь меня с докладом, и каждый раз это сущие пустяки, которыми вполне могут заниматься ваши приказные. Вы хотите убедить меня в своем усердии престолу — что ж, пока я верю в него. Но чем решили вы меня отвлечь от моих занятий на этот раз? И не тратьте времени попусту!
— Ваше императорское величество, я должен повиниться в нарушении мною всех дипломатических правил — мною вскрыты депеши господина маркиза де ла Шетарди.
— Вот те раз! Значит, правда. Маркиз сей час от меня пошел, от злобы позеленел, руки так и летают, губы дрожат.
— Есть от чего дрожать, ваше императорское величество! Наконец-то вы узнаете его истинное лицо.
— Да ты что, граф? Шутка ли депеши посла вскрывать! Лесток и тот, даром что маркиза недолюбливает, чуть не криком кричит, всеми бедами грозится. Так что ж делать-то теперь будешь, канцлер?
— Ваше величество, прежде всего прошу ознакомиться с содержанием депеш.
— Нет уж, голубчик мой! Кабы ты одной мне сообщил, что в них, а то так — перед всем белым светом. Неуместно императрице в такие игры играть. И близко ко мне с ними не подходи!
— Ваше величество, умоляю — речь идет о вас и только о вас. Вы не можете не знать, что на самом деле думает о вас этот двуликий Янус, прикидывающийся вашим покорнейшим слугой.
— Обо мне? Как обо мне? С какой такой стати?
— Маркиз осмеливается рассуждать о вас не только как о монархине, но и как об особе женского полу с совершенно непристойными примечаниями, да кстати и о приближенных к вам особах.
— Вона как! Чего это он разосмелился так? Подай сюда. Тебе чего, Мавра Егоровна?
— Лесток пришел, государыня. Видел, что Бестужев в личные апартаменты прошел, хочет в его присутствии с тобой объясниться. Насчет депеш-то этих, не путем вскрытых.
— А кто он такой, твой Лесток, чтобы по первому своему желанию к императрице входить? Это императрица пожелать может его видеть, а его дело сидеть да ждать, когда нужда такая придет. Коли придет. Как пришел к тебе, Мавра Егоровна, так и отправляться с Богом может. Волю какую все взяли!
— Государыня-матушка, вот и Алексей Григорьевич сказывал, что сей час к тебе поспешит, только разговор с маркизом кончит, успокоит его, улестит.
— И графу Разумовскому пошли сказать, что занята, что недосуг лясы с ним точить. Если что, за обедом потолкуем.
— Да что ты, матушка-государыня, как я Алексею Григорьевичу такое вымолвлю — язык ведь не повернется.
— Так что — тебе моя воля не закон? И ты умничать вздумала? Все до обеда подождете — дотерпите. Не видишь, с канцлером у меня тут государственные дела. Ступай, графиня, нечего зря притолоку-то подпирать, и так крепкая. Без тебя устоит. Где твои бумаги, Алексей Петрович?
— Ваше императорское величество, не смея занимать вашего драгоценного времени чтением маловажных подробностей, я заложил места, неопровержимо свидетельствующие…
— Знаю, какие места найдешь — не ошибешься. Ах, вот: «Любовь ее — самые безделицы, а прежде всего перемены туалета по четыре-пять раз в день повторенные». Сосчитал, значит! «…Не имея подлинного вкуса, Елизавета…» Ишь ты, даже без титула обходится, почтения не оказывает. «…Возмещает его пышностью и яркостью цветов, делающей ее похожей на заморскую птицу». Ах ты, кавалер распрекрасный, тебе только и ценить, а императрице Российской на твой солдатский вкус и одеваться.
— Вы дальше, дальше взгляните, ваше величество!
— Погоди ты, дай в точности разобраться. «Увеселение ее самое излюбленное окружать себя всяким подлым сбродом, лакеями, с которыми она проводит время во внутренних покоях своих, избегая даже придворного общества, в котором чувствует себя значительно хуже». Вот, значит, как выходит, маркиз ты мой сиятельный! Где уж цесаревне русской, порфиророжденной обхождение придворное знать! Как же сватали ее за короля-то вашего, за Людовика XV — со счету ведь с вашими королями собьешься! Уж как же руки ее для принца Шартрского просили? Тогда всем хороша была, а теперь, когда сама царствовать стала, рылом не выходит? Ой, пожалеешь, маркиз, подлая твоя душонка, о неучтивых своих словах, горько пожалеешь!
— Вот еще здесь, ваше величество: «А зло, которое от того происходит, весьма велико есть, ибо она, будучи погружена в таком состоянии…»
— Каком это таком?
— Что вы изволите время свое с придворными своими проводить. Дворян наших российских господин маркиз и вовсе за благородных не считает. «Будучи погружена в таком состоянии, когда она себя тем забавляет, что ее подданные к ней более адорации иметь будут и что потому она меньше их опасаться имеет. Всякая персона высшего ранга, нежели те, с которыми она фамильярно обходится, в то время ей неприятна».
— Не его это дело, с кем время проводить желаю. Дай сама погляжу. А это еще что: «Былая привлекательность… расползающаяся фигура… обвисший подбородок, желтоватая кожа…» Нечего мне больше здесь глядеть. Все! Твое это, Алексей Петрович, дело, а чтобы маркиза и духа не было в Петербурге.
— Это будет довольно затруднительно, ваше величество.
— Знать ничего не желаю! Сей час чтоб сбирался. Пусть в Париже перед королем суды свои выносит, пусть королеву французскую судит, а мне такого посланника не надобно!
— Государыня, следует изыскать претекст — причину какую, чтоб удалить посла.
— Вот и ищи причину. По мне любая хороша.
— Если позволите, ваше императорское величество, в соответствии с истиной я бы сослался на вмешательство во внутренние дела державы вашей.
— Вот и ладно. Не для того он здесь сидел, чтоб императрицу судить, а чтоб с империей моей дружбу водить. Вздумал сплетни плести, неучтивствами заниматься, пускай прочь идет, и чтоб ноги его более в России не бывало. Это еще кто без доклада ломится?
— Государыня-матушка, я тут ушам своим не поверил — не иначе Мавра Егоровна второпях перепутала — будто не желаешь меня видеть. Так сердце-то и оборвалося. Чем тебя, матушка, разгневал слуга твой безответный Алешка, скажи, не томи.
— А, это ты, граф Алексей Григорьевич, войди, войди, куда как ко времени пришел. И ты, Мавра Егоровна, заходи. Хочу вам первым канцлера Российской империи представить. Знакомьтесь — граф Алексей Петрович Бестужев-Рюмин, прошу любить да жаловать.
— Канцлер… На все твоя воля, матушка. Только как же дела с маркизом-то дипломатические, крику на всю Европу не оберешься!
— Крику, говоришь. А какой тут крик, когда мы своей волей ему убраться из нашей державы приказали.
— Как убраться? Да почему?
— Потому что не посол он здесь больше! Не желаю такого посла от Франции — и весь сказ. Вот канцлер сейчас указ заготовит да письмо королю французскому, тут и подпишу.
— Матушка-государыня, погоди, дай с мыслями собраться, словечком с тобой отай перекинуться.
— А чего это мне, Алексей Григорьевич, с тобой по делам государственным секретничать. Не твоя
