Конференция по вопросам морских вооружений и положения на Тихом океане и в Китае открылась 12 ноября 1921 г. по иницативе нового президента США Гардинга. Вопреки идеалистическим официальным заявлениям, сразу стало ясно, что речь идет о попытке Вашингтона и «Лондона плюс доминионы» любой ценой ограничить японскую экспансию. «Япония решила подражать поведению западных держав в отношениях с Китаем, – писал главный аналитик японской делегации профессор Стэнфордского университета Я. Итихаси. – Однако… западные коллеги сурово критиковали Японию за то, что она делала то же самое, что и они».[63] Ни одна из сторон не была готова к уступкам, поэтому решение было возможно лишь в результате успешных дипломатических маневров, подкрепленных военной и экономической мощью. Япония, прежде чем принять приглашение, поинтересовалась конкретной повесткой дня будущей конференции, дабы не оказаться в ловушке, что вызвало небольшую дипломатическую сенсацию, потому что другие приняли приглашение без оговорок. Ни Советскую Россию, ни ее сателлита – Дальневосточную республику в Вашингтон не позвали.
Незадолго до конференции вышли две примечательных книги. В 1920 г. отставной японский генерал Сато Кодзиро обнародовал свои размышления о японо-американских отношениях. Признавая Американский континент сферой исключительного влияния США, он отстаивал аналогичную исключительность японских позиций в Китае, мотивируя это естественной необходимостью «жизненного пространства». «Географическая и историческая миссия Японии – развиваться во что бы то ни стало на азиатском материке. Это отнюдь не будет посягательством Японии на чужие права. Если развитию Японии на континенте будут поставлены препятствия, то это будет смертельной угрозой самому ее существованию». И далее: «Если Япония не прострет своих корней к континенту через море и если она останется на своей земле, подобно растению в горшке, ей не избежать участи зачахнуть и умереть… Как Англии необходимо мировое первенство на море, так Японии необходимо господство и влияние над землями Восточной Азии. Если кто-нибудь посягнет на это владычество – Япония должна отстаивать его с оружием в руках».[64]
Еще в конце XIX в. маршал Ямагата назвал Китай «первой линией обороны Японии». Курс на расширение военного и экономического присутствия в Китае, Маньчжурии и Корее получил название «континентальная политика», которая отделялась от «внешней (или заморской) политики» и рассматривалась как внутреннее дело Японии, как вопрос национальной обороны и безопасности. Относительно необходимости экспансии на континенте разногласий не было, хотя планы Ямагата поддерживали не все. Даже по окончании Первой мировой войны многие в Японии продолжали считать, что «континентальная политика» важнее, чем присутствие на Тихом океане и строительство мощного флота, способного конкурировать с британским и американским.
Однако в появившейся в 1921 г. книге британского аналитика Гектора Байуотера «Морская сила на Тихом океане» (заглавие сразу же отсылало читателя к теориям Мэхэна) главное внимание было уделено «американо-японской морской проблеме». Автор констатировал «перемещение морской силы с Запада на Восток, из Атлантики в Тихий океан» [65] и сосредоточил основное внимание на Японии и США как главных действующих лицах будущей драмы, поскольку был уверен в неизбежности их столкновения на море [Будущей войне между Японией и США посвящена самая известная книга Байуотера «Великая Тихоокеанская война» (1925 г.), выросшая из заключительных глав «Морской силы на Тихом океане». Она была переведена на японский язык и изучалась в Генеральном штабе флота и военных академиях; с ней были знакомы Ф. Рузвельт и И. Ямамото. Ныне она считается первым импульсом к разработке японских планов атаки на Пёрл-Харбор.]. Отмечая историческую несвязанность японцев с морем (нехарактерную для нации островитян!), он высоко оценил их флот, его оборонительные и наступательные возможности и перспективы развития. Япония «занимает стратегическую позицию с уникальными преимуществами», усиленную захваченными у Германии островами, а Соединенные Штаты в случае японской агрессии на море могут оказаться в чрезвычайно невыгодной ситуации «сугубо оборонительной войны, которая, с неминуемой потерей всех позиций на западе Тихого океана, будет равнозначна поражению».[66]
Книга Байуотера звучала предупреждением Лондону и Вашингтону. Для них центральной проблемой стало ограничение военных флотов стран-участниц конференции в рамках соотношения, которое в итоге было установлено как 5:5:3 для США, Великобритании и Японии. Цифры вызвали много дебатов и на самой конференции, и после нее. Японским националистам договор казался несправедливым, хотя на деле он ставил Японию в равное, если не преимущественное положение. Во-первых, в отличие от США и Великобритании, сфера действий ее флота ограничивалась одним океаном, а не двумя или даже тремя (у Великобритании еще и Индийским). Во-вторых, соотношение флотов на момент заключения договора в феврале 1922 г. было не в пользу Японии, так что она могла смело модернизировать свой флот, не выходя за рамки установленных ограничений.
Зато договор девяти держав о Китае лишал Японию преимущественных прав, подтверждения которых она добивалась. Здесь, в отличие от Версаля, на решения смогло повлиять прокитайски и антияпонски настроенное общественное мнение атлантистских держав. По словам британского аналитика Дж. Блэнда, «китайские делегаты преуспели в распространении яркого образа совершенно нереальной Китайской республики, которая гигантскими шагами идет к конституционному правлению благодаря либеральным идеям и демократическим институтам. Во имя демократии они взывали к симпатиям западного мира, прося его моральной и материальной поддержки для впечатляющей программы реформ, существоваших только в их воображении».[67] Еще большими были их пропагандистские успехи в Лиге Наций. Подтвержденные фактами ссылки японских представителей на то, что в Китае отсутствует центральная власть, а в некоторых его частях, особенно в Маньчжурии, нет вообще никакой власти, во внимание не принимались.
Японский политолог М. Рояма писал: «Вашингтонская конференция была полным триумфом американской дипломатии над японской. Опираясь на тщательно подготовленные документы, американские делегаты разбирали проблемы Дальнего Востока в целом и практически по каждому пункту, вызывавшему разногласия, одерживали верх над японской делегацией… Барон Сидэхара <Кидзюро, в то время посол в США, министр иностранных дел в 1924-1927 и 1929-1931 гг., премьер-министр в 1945-1946 гг. – В.М.> … не обладавший специальными знаниями о Китае, в одиночку вел битву в защиту «специальных интересов» Японии в Китае против расплывчатых принципов «открытых дверей» и «равных возможностей». Практически не имея под рукой заранее подготовленных данных, делегация не могла оправдать японское проникновение на Азиатский материк или хотя бы заставить американцев более мягко отнестись к позиции Японии на Дальнем Востоке».[68] В довершение всего новый договор четырех держав (США, Великобритания, Япония, Франция) привел к аннулированию англо-японского союза 1902 г., который почти два десятилетия был одной из основ внешней политики Японии. В сложившейся ситуации это означало, что Токио остался без союзников.
К. Хаусхофер не раз говорил, что Вашингтонская конференция была для Японии тем же, чем Версальская для Германии. Согласиться с этим трудно, но оформившийся на них мировой порядок – «версальско-вашингтонская система» – действительно, создавал предпосылки нового глобального конфликта уже на двух океанах.
Что касается Италии, то ей изначально была уготована роль младшего, неравноправного партнера. Клемансо, Ллойд Джордж и Вильсон обращались со своим итальянским коллегой Орландо как с бедным родственником. В 1920 г. Г.В. Чичерин остроумно заметил: «Вся политика Италии сводится к словам: «Италия тоже», – Италия «тоже» великая держава, Италия «тоже» является членом Антанты. Итальянские господствующие классы не хотят, чтобы их признали чем-то низшим, отдельным от руководящих империалистических правительств главных империалистических стран».[69] Через восемь лет Н.В. Устрялов писал о новой, фашистской, Италии, что «в концерте великих держав» она «все же неспособна на первые роли».[70] Он же показал причины, почему Италия попала в клуб обиженных. Почему лозунг «Союзники – сволочи!» помог Муссолини прийти к власти:
«Мирный договор отнюдь не был неблагоприятен для Италии… Помимо территориальных приобретений, Италия вышла из войны с чрезвычайно упрочившимся международным положением. Рухнула Австро-Венгрия, ее злейший «наследственный враг»… Победа принесла итальянскому государству прочную возможность развития и надежную основу для уверенности в завтрашнем дне. Однако сама Италия
