Не было единого мнения и у японских дипломатов, которые, оставаясь как бы в стороне от переговоров, стремились контролировать их. Атлантистский круг Утида-Мацудайра опасался отрицательной реакции США и Великобритании, отношения с которыми и так складывались не лучшим образом. Токийский корреспондент газеты «Дойче альгемайне цайтунг» 16 февраля комментировал геополитический аспект происходящего: «Во всей Азии сильно соперничество Англии с Россией. Поэтому соглашение Японии с Россией противопоставило бы Японию Англии, а тем самым англо-американскому блоку, созданному в Вашингтоне. На это Япония не может отважиться ввиду своего современного политического положения».[97] Иной позиции придерживались группа, идеологом которой был уже упоминавшийся посланник Каваками (японская миссия в Варшаве была одним из немногих «окошек», через которые шли контакты с Советской Россией). 1 февраля он направил Утида специальное послание, в котором настаивал на возобновлении переговоров с Москвой.[98] Вернувшись в Токио и не найдя поддержки в министерстве, посланник начал публично критиковать политику своего начальника и выразил желание лично встретиться с Иоффе, на что последовал немедленный запрет. Впрочем, имевшийся у него опыт контактов с советскими дипломатами вскоре пригодился – на новой стадии переговоров с Иоффе официальным японским представителем был назначен именно Каваками.
Переговоры Гото-Иоффе не раз описаны в литературе, поэтому мы можем воздержаться от пересказа их хронологии: кто, кому, когда передал какой меморандум и как ответила на это вторая сторона. Попробуем выделить наиболее важные моменты, выходящие за рамки фактографии. Выступая как частное лицо, Гото вел переговоры от имени японского правительства, поскольку все его предложения и ответы были согласованы с премьером Като. МИД Японии не принимал участия в переговорах, но Гото в течение всего времени регулярно информировал Утида об их ходе и содержании, пересылая министру записи бесед с советским представителем и письма от него. Москва выдвинула требования равноправия сторон, юридического признания СССР, а не только установления торговых отношений, и эвакуации Северного Сахалина, о продаже которого не могло быть и речи. Токио в принципе соглашался на вывод войск с Северного Сахалина при условии допущения к эксплуатации его природных богатств и признания Россией моральной и материальной ответственности за «Николаевский инцидент» (Иоффе ответил контрпредложением об аналогичных извинениях за действия японской армии в Сибири и на Дальнем Востоке во время интервенции). Ставился японской стороной и вопрос о «царских долгах», но Иоффе, сославшись на позицию Москвы на Генуэзской конференции годом раньше, отвел эти претензии. Перед глазами японских политиков мог стоять и пример Германии, которая решилась на заключение Рапалльского договора с РСФСР путем взаимного отказа от материальных претензий. Иными словами, Советский Союз преследовал прежде всего политические цели (признание новой власти и освобождение своей территории), в то время как Япония – экономические.
24 апреля, т.е. почти через три месяца после прибытия в Японию, Иоффе, наконец, получил официальное разрешение на пользование шифроперепиской. До этого он отправлял телеграммы в Москву или Пекин обычным путем, записывая русские слова латинскими буквами. Копии этих телеграмм и ответов на них вместе с японскими переводами сохранились в архиве МИД Японии, так что содержание их не было тайной для противной стороны. Есть там и копии некоторых шифровок, представлявших собой группы цифр, «расколоть» которые японцы не смогли.
25 апреля Гото подал в отставку с поста мэра Токио, объявив, что отныне желает сосредоточиться исключительно на японо-советском диалоге. Однако обеспечение нормального хода переговоров поставило на повестку дня вопрос о придании им официального статуса, за что выступали и Гото, и Като. Не занимая государственных постов, Гото отказался от дальнейшего участия в переговорах, с тем чтобы японское правительство назначило официального представителя. Отчасти это был внутриполитический компромисс с Утида, который не хотел отдавать возможные лавры политическому конкуренту. Премьер Като придумал оригинальный ход, предложив начать переговоры «с чистой страницы», неофициальные, но через специально уполномоченных представителей. Москва назначила Иоффе, Токио – Каваками.[99]
На этом участие Гото в переговорах закончилось, но он «сумел установить доверительные отношения с Иоффе и во многом способствовал распространению убеждения, что признание России выгодно с точки зрения интересов самой Японии».[100]
Переговоры Каваками-Иоффе не дали конкретных результатов. В заявлении для японской печати 24 октября 1923 г. новый советский полпред в Китае Л.М. Карахан, игравший ключевую роль в выработке дальневосточной политики СССР, так интерпретировал события: «26 июля с.г. г-н Иоффе в письме к г. Каваками сделал предложение начать официальные переговоры. 31 июля состоялось последнее заседание неофициальных переговоров, где, констатируя их окончание, г. Иоффе настойчиво, но безуспешно пытался получить ответ официального японского делегата на вопрос согласно ли Японское правительство начать официальные переговоры. Г-н Каваками, к сожалению, заявил, что он сам не может ответить и запросит свое правительство. 3 августа, отвечая на письмо г. Иоффе от 26 июля, г. Каваками, констатируя окончание неофициальных переговоров, обошел молчанием наше предложение открыть официальную конференцию. Советское правительство ждало, что после доклада о нашем предложении Японское правительство даст какой-либо ответ на наше предложение».[101] В актив можно было записать только соглашение 21 мая с рыбопромышленниками. Оно положило конец так называемому «свободному лову», т.е. бесконтрольным действиям японских рыболовных кампаний и частных лиц, и стало первым шагом к установлению нормальных, юридически регулируемых экономических отношений между странами, пусть даже в пределах одной отрасли и одного региона.
10 августа Гото написал личное письмо Чичерину и передал его через возвращавшегося в Москву Иоффе. Выход из тупика он видел в прямом обращении к советскому руководству: «Я желал бы перенести на Вас мою дружбу с г. Иоффе и имею честь выразить мое страстное желание, как частное лицо, стоящее вне правительственных кругов, также и впредь последовательно посвятить себя японо-русской проблеме».[102]
Гото четко выразил свои заветные мысли, не маскируя евразийское кредо обычной дипломатической фразеологией. «Я всегда глубоко сожалел, учитывая собственные интересы великих держав, о том, что после мировой войны эти державы решились во время мирных переговоров занять позицию, направленную на исключение России из мирового сообщества и игнорирование ее… Взаимоотношения между Японией и Россией действительно весьма отличаются от отношений между Россией, с одной стороны, и Англией, Америкой и другими государствами – с другой. Уже сейчас для нас наступило время, когда не только образованные круги, но также и широкие слои населения осознали и поняли, что добрые взаимоотношения между Японией и Россией не только служат счастью обоих народов, но одновременно способствуют стабилизации соседнего государства – Китая и его культурному существованию, что они служат основой мира в Восточной Азии и, наконец, в состоянии, вместе с Америкой, способствовать установлению мира на Тихом океане и тем самым во всем мире». Гото специально подчеркнул: «Я считаю неприемлемым такую политику, которая при установлении международных дружественных отношений склонна лишь следовать по пятам Англии и Америки. Наоборот, обоим <нашим. – В.М> государствам следовало бы взять на себя инициативу и стать примером для прочих держав». Звучит актуально и сегодня.
Ответа пришлось ждать долго, больше пяти месяцев. Тем временем в Японии произошли важные и трагические события. 24 августа 1923 г. премьер Като умер от туберкулеза. Утида стал премьером ad interim, но 2 сентября новое правительство было сформировано уже без него. Министром был назначен карьерный дипломат Идзюин, ничем не примечательная личность. Гото вошел в состав кабинета в качестве министра внутренних дел. Его главной задачей было не только преодоление катастрофических последствий Великого землетрясения Канто 1 сентября, но и завершение переговоров с СССР.
Землетрясение временно отодвинуло все прочие проблемы на второй План. Перспектива нормализации отношений с СССР снова была омрачена – на сей раз инцидентом с пароходом «Ленин». Советский Союз отправил пострадавшим гуманитарную помощь, но отказался передать ее властям, заявив, что его представители сами будут раздавать ее нуждающимся японским рабочим и крестьянам. Этот откровенно демагогический ход, сделанный вопреки всем существующим законам и правилам, конечно, не мог устроить местные власти, и пароходу пришлось вернуться во Владивосток со всем грузом. Гото – как министр
