дружественными общими заверениями, а в то же время в практических вопросах у нас происходит разрыв, то из этого будут сделаны выводы общественным мнением в Японии… Сам Гото глубоко опечален и в высшей степени разочарован тем, что его дружественные усилия не увенчались успехом».
Беседа Танака с Чичериным напоминала разговор двух глухих, которые отказываются слышать аргументы друг друга. Однако уже в начале разговора посол дал понять, что японская сторона готова пойти на последний компромисс, если и партнер сделает ей шаг навстречу. Можно предположить, что это была личная инициатива Гото, который не хотел уезжать из Москвы с пустыми руками, – совсем как Мацуока в апреле 1941 г., который в последний момент все-таки сумел договориться со Сталиным о ликвидации японских концессий на Северном Сахалине, чтобы заключить пакт о нейтралитете. Однако Чичерин был непоколебим, ссылаясь на то, что конвенция уже закончена и парафирована, а японская сторона пытается выставить после этого дополнительные условия.
21 января Гото нанес прощальный визит наркому. Вечером того же дня Танака сообщил в НКИД, что японское правительство приняло советскую формулу и уполномочило его подписать конвенцию. Связь этого решения с отъездом Гото очевидна. Конвенция была подписана два дня спустя, когда он уже покинул Москву, но знал, что цель достигнута и можно со спокойной душой отправляться домой. Полагаю, именно он убедил премьера – решение зависело в первую очередь от него – согласиться на уступки ради успешного достижения главной цели.
Теперь рассмотрим «китайские дела» на московских переговорах. В отличие от двух предыдущих, это был политический, даже геополитический вопрос – пожалуй, самый важный среди трех, поэтому именно ему были в основном посвящены две беседы Гото со Сталиным. Обеспокоенный усилением инспирируемой и поддерживаемой Москвой коммунистической пропаганды в Северном Китае, Гото еще в конце 1926 г. говорил Довгалевскому, что «японо-советское соглашение по вопросу о Северо-Восточном Китае ускорило бы процесс «стабилизации» Китая, следствием чего было бы участие Китая в соглашении. По мнению Гото, это тройственное соглашение привело бы к новому соотношению сил в бассейне Тихого океана и перераспределению богатств этого района. В ответ ему было разъяснено, что Советский Союз не может вступать в какие-либо соглашения о третьих странах без их ведома. План тройственного соглашения не вызвал возражений».[130]
19 января 1927 г. Гото вызвал к себе Мицукава Камэтаро, профессора университета Такусеку (в котором был ректором), молодого, но уже признанного специалиста по Китаю. Изложив свое видение ситуации, Гото попросил его составить меморандум о русско-японском сотрудничестве в деле решения китайских проблем, который собирался распространить для обсуждения среди влиятельных представителей политических и деловых кругов. Мицукава немедленно взялся за работу и уже на следующий день вручил документ довольному ректору. После смерти Гото он обнародовал меморандум, но публикация была сделана не очень аккуратно, поэтому в 1990 г. историк М. Есимура републиковал его по автографу.[131]
Знакомство с меморандумом показывает, что он был использован и во время визита в Москву. Гото подчеркивал важность именно двустороннего сотрудничества Японии и СССР в деле обеспечения политической стабильности в Китае, которая станет гарантом успешного экономического освоения и развития региона. После Синьхайской революции 1911 г. Китай перестал существовать как единое централизованное государство, поэтому предложения Гото касались в основном Маньчжурии, независимой де-факто территории, где единолично правил «старый маршал» Чжан Цзолин – типичный представитель категории военных-феодалов-гангстеров, в руках которых в 1910-1920-е годы оказалась большая часть бывшей Срединной империи. Чжан Цзолин находился под влиянием японцев (одновременно стараясь найти modus vivendi с северным соседом), но в середине двадцатых попытался избавиться от их опеки и переориентироваться на США и Великобританию. 4 июля 1928 г., через полгода после визита Гото в Москву, он был убит в результате покушения, организованного группой офицеров Квантунской армии, однако его сын и преемник «молодой маршал» Чжан Сюэлян занял еще более антияпонскую и антисоветскую позицию, что привело сначала к конфликту с СССР в 1929 г., а затем к «Маньчжурскому инциденту» 1931 г. В итоге Квантунская армия полностью оккупировала Маньчжурию, где было создано государство Маньчжоу-Го, находившееся под контролем Японии.
План Гото был ориентирован как раз на предотвращение конфликтов, поскольку и он, и Мицукава были связаны с деловыми, а не с военными кругами. Их беспокоило усиление агрессивной коммунистической пропаганды, причем не столько в самой Маньчжурии, где «старый маршал» искоренял ее с помощью беспощадных репрессий, сколько в соседних провинциях. Гото был за сотрудничество с «большевистской Россией», но против «большевизации Китая», как прямо сказано в меморандуме. Эти же идеи он изложил в записках для премьера Танака, одну из которых передал ему 15 июня 1927 г.. [132] События показали, что Танака в полной мере воспринял идеи Гото, хотя – как военный – был больше склонен оправдывать расширение японского военного присутствия в регионе и даже применение силы. Но нет никаких сомнений в том, что идеи и планы, изложенные Гото в Москве, получили предварительное одобрение премьера.
Когда в Москве Гото вернулся к этой теме, Чичерин сразу же поставил вопрос перед политбюро. 29 декабря «Инстанция» постановила: «Поручить т. Чичерину при свидании с Гото заявить приблизительно следующее: 1) Мы согласны, что китайская проблема действительно представляет предмет общих интересов, который подлежит разрешению путем взаимного понимания, причем понятно, что китайская сторона не должна терпеть ущерба, как правильно говорит об этом меморандум барона <правильно: виконта, но для политбюро это, видимо, было не так важно. – В.М.> Гото. 2) Мы считаем, что престиж СССР в Китае, в китайском народе, достаточно велик, чтобы его поддержание могло требовать каких-либо экстраординарных мер. Что касается китайских коммунистов, то коммунистическая пропаганда, по нашему мнению, не представляет собой чего-либо особенного, из ряда вон выходящего, т.к. она существует везде во всех странах, в том числе и в Японии. Мы не понимаем той тревоги и беспокойства, которые проявляют некоторые японцы. Коммунистическая пропаганда является неизбежным спутником национального движения, и, коль скоро допущено национальное движение в Китае, обязательно будет иметь место и коммунистическая пропаганда. Наше отношение к китайским делам с точки зрения коммунистической пропаганды состоит в том, что мы придерживаемся абсолютного нейтралитета. Мы ни в коем случае не допустим, чтобы кто-либо из служащих наших учреждений в Китае когда-либо имел то или иное отношение к коммунистической пропаганде. Никто из наших служащих, уличенных или заподозренных в коммунистической пропаганде, не может быть оставлен в учреждении ни одной секунды. Пусть скажет Гото, что нужно еще предпринять, чтобы избавить японцев от преувеличенной, а иногда прямо смешной тревоги по поводу <коммунистической. – В.М.> пропаганды в Китае».[133] Можно не сомневаться, что Чичерин передал все в точности. Не вызывает сомнений и то, что Гото ему не поверил, но не подал виду.
Тогда Гото решил прямо обсудить эту проблему со Сталиным, поскольку верил в силу личных контактов между «сильными мира сего». Сталин в те годы практически не встречался с иностранными некоммунистическими деятелями, но сделал приметное исключение для Кухара, с которым беседовал тет- а-тет, в присутствии только переводчика, а затем и для Гото.
Первая беседа Гото со Сталиным 8 января началась с прямого и, надо полагать, вполне откровенного обмена мнениями. Гото начал с того, что Китай сейчас находится в хаосе и оставлять его в этом положении крайне опасно. Сталин ответил, что решение китайской проблемы затруднено по трем причинам. Во- первых, это отсутствие в Китае единой центральной власти; во-вторых, вмешательство иностранных держав в китайские дела без должного знания и понимания внутриполитической обстановки и местных особенностей; в-третьих, возможность усиления в Китае – в условиях постоянного давления извне – ксенофобских и изоляционистских настроений. Согласившись с собеседником, Гото вернулся к своей излюбленной мысли, что поддержание мира на Востоке зависит от сотрудничества СССР и Японии, а в перспективе – и Китая. «Значит, Вы хотите, – переспросил Сталин, – чтобы Россия ничего не предпринимала в Китае, не посоветовавшись с Японией? Таково желание Японии?» Гото поспешил заверить, что это не так, но именно слаженность действий двух стран является залогом успешного поддержания мира и стабильности.
Согласившись в принципе с идеей японо-советских консультаций по китайским проблемам, Сталин спросил, что Гото считает нужным для их успеха. Гото начал с того, что японская дипломатия до сих пор в
