завещание, доверяя все свои рукописи и все имущество Брегету. Совершенно неожиданно он поручает своему другу передать все его научные разработки… в Академию наук!
Как он трогателен и жалок, этот Марат! Даже перед лицом смерти он думает о славе! На этот раз о посмертной славе. И какая уверенность в себе, когда он пишет: «Такова была, есть и будет судьба гениальных людей, которые опередили свой век: оплакивать всю жизнь слепоту настоящего поколения и встречать определенную оценку со стороны будущих поколений».
Марат прав. Будущие поколения сумеют оценить его подлинное величие. Но, увы, оно связано не с его скромными научными достижениями, которые он слишком переоценивал. Не с его яростной борьбой против злонамеренных академиков. Вообще, период от возвращения из Англии до начала революции не составляет самой блестящей страницы в биографии легендарного Друга народа. Порой, когда он, к примеру, буквально пресмыкается перед королем Испании или Пруссии, кажется, что это кто-то другой. Ведь уже говорилось, какую причудливую смесь гениальности с крайней ограниченностью представлял собой этот необыкновенный человек. Кроме яркой вспышки «Плана уголовного законодательства», в парижский предреволюционный период почти не видно Марата, защитника и пророка угнетенных и униженных. Тяжкая болезнь обрушивается на него, он уже пишет завещание. И вдруг наступает выздоровление, вернее — воскресение! Оно произошло не в результате применения каких-либо целительных средств вроде тех, которые принесли короткую, эфемерную известность Марату, «врачу неизлечимых». Его вылечила и воскресила революция.
Спасительный кризис, возрождение мужества наступили, когда больному Марату рассказали, что решено созвать Генеральные Штаты. В отличие от множества французов, да и от самого Людовика XVI, пожалуй, полагавших, что дело сведется лишь к перераспределению в сборе налогов, Марат сразу почувствовал, что наступает революция. Он писал об этом: «Я стонал…, когда революция возвестила о себе созывом Генеральных Штатов. Я скоро увидел, куда придут события, и я начал дышать надеждой увидеть наконец человечество отомщенным, надеждой на то, что я смогу помочь разорвать его цепи, смогу занять мое место. Но это был еще только прекрасный сон, готовый исчезнуть: жестокая болезнь угрожала мне его завершением в могиле. Не желая покинуть жизнь, не совершив ничего для свободы, я составил на скорбном ложе «Дар отечеству».
Итак, Марат почувствовал надежду на освобождение всех н одновременно надежду для себя лично занять свое место в ореоле славы. Для этого он, больной, даже умирающий, пишет новую работу, брошюру, вышедшую без подписи, в феврале 1789 года под названием «Дар отечеству».
Это слово — «Дар» — кажется претенциозным, особенно на фоне умеренного, даже банального внешне содержания брошюры. При беглом чтении это лишь программа конкретных мер по превращению абсолютистского феодального государства в конституционную монархию. Многие историки и биографы поэтому не обнаружили здесь Марата-революционера, а нашли искреннего монархиста и консерватора. Действительно, он таким и выглядит, если прочитать эти почтительные восхваления Людовика XVI и Неккера. Можно усмотреть также в «Даре отечеству» тактический ход, уступку господствующему настроению. Все это и в самом деле содержится в «Даре». Но не только это. Ведь если вспомнить «Цепи рабства», то революция с целью установления конституционной монархии совершенно не удовлетворяет Марата. В Англии он понял, что она не освобождает простой народ, бедняков от угнетения, нищеты и рабства. Его идеал — иная, народная революция, грозным пророком которой Марат хочет стать и станет. Собственно, «Дар отечеству» — это первое послание Марата-пророка, адресованное народу. Но, подобно предсказанию дельфийского оракула, оно нуждается в расшифровке.
Прежде всего оно отличается от множества брошюр, наводнивших тогда Францию. Как правило, они выражают всеобщую эйфорию и предсказывают торжество третьего сословия. Марат же видит третье сословие отнюдь не единым, хотя и призывает его к единству. Пока. Потому что он мечтает о другой революции, которая якобы осчастливит бедняков. И он рисует образ желанной счастливой Франции, образ, который сначала воспринимается лишь как риторическая концовка брошюры:
«О родина моя, я вижу тебя уже преображенной! Где эти несчастные, изнуренные голодом, лишенные приюта и крова, отданные во власть отчаяния, которых ты, казалось, отталкиваешь от своей груди? Где эти обездоленные, полуголые, истомленные, бледные и тощие, бывало населявшие твои города и селения? Где эти бесчисленные стаи сборщиков-лихоимцев, которые опустошали твои поля, подстерегали у твоих застав и грабили твои провинции?
Народ не стонет больше под тяжким бременем королевских налогов. Крестьянин располагает уже хлебом и кровом и дышит свободно; рабочий разделяет его судьбу, ремесленник не терпит больше нужды, и ревностный служитель церкви не прозябает в бедности».
Это, конечно, утопия, мечта, ибо даже если будут проведены в жизнь все те конкретные меры по установлению конституционной монархии, которые терпеливо и последовательно перечисляет Марат, бедность, нищета не исчезнут. И так может случиться, если народ, усыпленный пышными общими фразами, не проявит упорной революционной энергии. Для этого он должен осознать, что ничего еще не завоевано, что борьба впереди, что пока перед народом лишь возможность, которую легко упустить. Главная забота Марата и состоит в том, чтобы народ не довольствовался общими декларациями, чтобы он поднялся на борьбу за реальные, а не мнимые блага. Обращаясь к народу, к его низшему, самому многочисленному слою бедняков, Марат предупреждает: «Вам представляется теперь единственный случай, чтобы вновь вступить в свои права. Познайте же, наконец, цену свободы, поймите же, наконец, цену свободы, поймите же, наконец, ценность мгновения… Берегитесь, как бы, пренебрегая мудрыми советами и прислушиваясь к соблазнительным речам, вы собственными руками не вырыли пропасть у своих ног. Берегитесь, как бы собственные ваши дети не упрекнули вас позднее в том, что вы выковали им цепи, и как бы они, рыдая над горькими плодами порабощения и жалуясь на свои мучения, не стали проклинать продажность своих отцов».
Да, Марат призывает благословение на «лучшего из королей», он даже восхваляет добродетели дворянства и духовенства. Но здесь же указывает, что среди них есть люди, «полные решимости скорее ввергнуть страну в ужасы гражданской войны, чем отказаться от своих несправедливых притязаний». Еще ничто, казалось бы, не предвещает действий контрреволюции, еще никто тогда, в начале 1789 года, не видел угрозы аристократических заговоров. Но Марат уже прозорливо чувствовал такую опасность и указал на нее. Более того, он обращается в «Даре отечеству» не только к народу, но и к тем, кто будет пытаться препятствовать выполнению его справедливых требований… Марат обращается к привилегированным, напоминая им о возможных грозных и страшных для них действиях народа против своих угнетателей: «Что, если бы он начал с того, что разграбил их жилища и поделил их земли? Как не понимают они, что, будучи раздавлены численностью своих противников, тем из них, кто уйдет от меча, придется искать спасение в изгнании или стонать в оковах? Как же не страшатся они превратностей судьбы, когда воинственная нация стоит перед ними с оружием в руках? Кто в этом случае может поручиться, не будет ли землевладелец, в свою очередь, закрепощен? Кто может поручиться, что какой-нибудь прелат, граф, маркиз, князь не будет, в свой черед, подчинен своему конюху или лакею? Все эти соображения, вполне способные привести в трепет угнетателей и дать понять богатым и сильным, мирно наслаждающимся всеми общественными преимуществами, что не следует доводить до отчаяния огромный и храбрый народ, пока еще требующий лишь облегчения своих страданий и жаждущий еще только воцарения справедливости».
Это «пока» и «только» выглядят весьма многозначительно и могут смениться «жестокой гражданской войной». Правда, это предупреждение. Но это и предвидение. Удивительно точная картина того, что произойдет очень скоро. Итак, в целом весьма умеренный текст содержит в себе нечто грозное и суровое. Марат начинает говорить языком и голосом Друга народа и предвещает гигантскую жакерию, насильственную и кровавую народную революцию в случае, если «сильные и богатые» доведут народ до отчаяния…
Итак, Марат ясно видит будущее вплоть до апокалипсической картины восстания угнетенных. Он даже заглядывает дальше и рисует картину райского процветания Франции, когда народ будет наслаждаться покоем и счастьем. Но как будет устроен этот рай на земле? Здесь фантазия Марата останавливается. Только отдельные детали прорываются искрами, освещающими грядущий золотой век. Прелат, граф, маркиз, землевладелец будет, «в свою очередь, закрепощен». Господами же станут их бывшие «конюхи и лакеи». Но ведь прелатов и маркизов, вообще дворян и богачей всего одна-две сотни тысяч, а бедняков — десятки миллионов. И если они поменяются местами в социальной иерархии, то как сотня тысяч новых
