пять миллионов людей из-под ига тирании, угнетения, притеснения, нищеты, чтобы приблизить наконец момент их счастья».
Марат проявляет настоящее мужество, любой ценой выполняя свою миссию. В маленьком кафе на улице Каннет у него свой человек, который связывал его с корреспондентами и читателями. Вопреки всем усилиям полиции газета выходит, громко откликаясь на крупнейшие события. В августе 1790 года волнуются солдаты в Нанси, а затем следует их чудовищно жестокое подавление под руководством генерала Буйе. Марат не только бичует это преступление, он верно предчувствует в нем начало контрреволюционного заговора. И на этот раз прогноз безошибочен: палач Нанси Буйе уже задумал бегство короля в Варенн. Марат возмущен поздравлением, которое король направляет генералу. До сих пор единственной фигурой, избежавшей нападок Марата, был Людовик XVI; Марат монархист, и хотя он не переоценивает личные достоинства короля, его личность оставалась вне критики. Отныне с этим покончено, и в сознании, а значит, и в газете Марата он занимает свое место естественного главы контрреволюции. Уже в начале сентября 1790 года Людовик подписал в сознании Марата свой смертный приговор.
31 августа он пишет, что готов поддержать тех, кто захочет установить республику, 18 сентября он отвергает подозрения в его роялизме, 4 ноября он объявляет грубой ошибкой убеждение, что Франция может быть только монархией, 8 ноября он говорит, что «король во Франции является по меньшей мере пятым колесом телеги». Но 17 февраля неожиданный поворот: Марат утверждает, что «лучше всего нам подходит очень ограниченная монархия», что «республика скоро может выродиться в олигархию».
В начале 1791 года затевается новый судебный процесс против Марата. 12 февраля 1791 года Клуб кордельеров принимает резолюцию, специально посвященную ему. В ней поистине восторженная оценка патриотической деятельности Марата. Кордельеры торжественно предупреждают, что будут вновь защищать его, используя все свои силы и возможности. Любопытно, что Марат не опубликовал этот документ, так красноречиво превозносивший его. Поэтому совершенно несправедливы обвинения Марата в тщеславии. Вот с гордостью дело обстоит иначе: Марат действительно гордится своей миссией. Его связь с кордельерами становится все теснее, по мере того, как все более левеет, демократизируется, точнее — «маратизируется» деятельность Клуба. Марат чаще критикует Якобинский клуб, который в 1791 году допускал в свои ряды только состоятельных людей: «Что можно ждать от этой ассамблеи слабоумных, которые мечтают только о равенстве, хвастают братством и которые исключают из своего состава бедняков, завоевавших им свободу».
Объединение и просвещение этих бедняков — вот задача, которой Марат посвящает много сил с начала 1791 года. Моделью для него служит Клуб кордельеров. Однако здесь слишком много интеллигенции, что ограничивает его влияние. Поэтому Марат стремится объединить бедняков с помощью братских обществ. За несколько месяцев они объявляются почти во всех секциях Парижа. В своей газете Марат дает фактическую программу их деятельности: политическое просвещение людей и подготовка к революционным выступлениям. Благодаря братским обществам Революция становится менее монархической, менее буржуазной и более народной. Марата справедливо назвали тогда в одной из газет «отцом братских обществ».
Вдруг 18 апреля газета Демулена «Революции Франции и Брабанта» публикует сообщение: «Неустрашимый Марат… впал в безнадежность и требует паспорт, чтобы проповедовать свободу среди другой, менее продажной нации». Неожиданное разочарование действительно охватило Марата: он испытывает горестное отчаяние от того, что народ не откликается на его призывы к восстанию. Он уже писал своему другу Брегету в Лондон, что французы предпочитают состояние рабства, что «друзьям свободы остается только бежать за границу». Что вызвало этот приступ пессимизма? Смерть Мирабо 2 апреля и вызванное ею всеобщее чувство горя по поводу ухода политика, которого Марат давно обвинил в продажности. Почести Рикетти (как называл теперь его Марат) глубоко возмутили Друга народа.
Именно 18 апреля, когда Демулен сообщил о решении Марата уехать, происходят события, побуждающие его остаться и продолжить борьбу. Здесь надо вернуться к Дантону. Вскоре после свадьбы Демулена он официально вступил в Якобинский клуб и в начале января на первом же заседании взял слово в защиту республиканца Вестермана, вступившего в Эльзасе в конфликт с местными монархистами. Но это не было повторением его ораторского провала 30 мая прошлого года, когда, будучи в клубе гостем, он выступил в тоне, какой вызывал восторг у кордельеров. Там он выступал перед простым народом, а здесь заседала «благородная» публика, во всяком случае, воображавшая себя таковой. Дантон обнаруживает искусство перевоплощения и произносит речь в изысканно-академическом стиле. Теперь он будет выступать здесь довольно часто, 18 раз за 1791 год.
Вскоре он добивается успеха в муниципалитете. Его выбирают членом совета из 16 администраторов. Это довольно солидная должность, если учесть, что среди его коллег Мирабо, аббат Сийес, епископ Талейран, Александр Ламет, крупные ученые Ласепед и Жюсьо и им подобные «Нотабли».
Новая должность потребовала от него участия в довольно щекотливом деле принятия присяги на верность конституции священнослужителей. Эта злосчастная присяга вызвала не только церковный раскол на «присягнувших» и «неприсягнувших» (раскололась и их паства). Она имела самые драматические последствия для Революции. «Неприсягнувшие» и их прихожане принесли недостававшую массовую опору контрреволюции. Работа в административном департаменте не очень нравилась Дантону из-за бойкота, которому подвергали его знатные коллеги или, как он их называл, «департаментские ослы». Но она давала ему влияние и ценную информацию.
В данном случае речь шла об известном всем деле: о намерении короля бежать с семьей из Парижа с целью борьбы против Революции. Марат давно предупреждал об этом. Действительно, впоследствии документально подтвердится, что уже в декабре 1790 года Людовик XVI принял решение и уже начались тайные приготовления к побегу.
Чтобы «пощупать ветер», как говорят французы, Людовик решил для начала съездить под предлогом Пасхи во дворец и монастырь Сен-Клу, городок к западу от Парижа. Король предупредил Лафайета, получил его одобрение. Генерал, чтобы обеспечить спокойный отъезд, выделил несколько батальонов Национальной гвардии для охраны Тюильри. Среди них оказался и батальон Кордельеров! Естественно, Дантон немедленно узнал об этом.
Накануне стало известно, что король присутствовал на торжественной мессе в Тюильри, которую служил неприсягнувший священник, иезуит Ланфан. Это означало, что глава исполнительной власти, король, поощряет бунтовщика!
Вечером в Клубе кордельеров загремел голос Дантона, разоблачавшего «преступность» Людовика XVI, «первого должностного лица, обязанного поддерживать закон, против которого он восстал». Клуб напечатал афишу, призвавшую батальоны гвардии помешать отъезду короля в Сен-Клу и предотвратить эту «угрозу». Какую же «угрозу» видел Дантон? Демонстративное поощрение неприсягнувшему священнику? Нет, речь шла о возможности того, что Сен-Клу окажется первым этапом поездки короля в Вандею, население которой уже начало восстание против Закона о гражданском устройстве духовенства.
На другое утро к подъезду дворца Тюильри была подана дорожная карета. Вокруг дворца, кроме Национальной гвардии, собралась огромная толпа жителей столицы, возбужденных афишей секции Французского театра (то есть Дантона). Толпа явно демонстрировала свою враждебность отъезду короля. Батальоны, особенно кордельеры, также решили не допустить отъезда. Королевское семейство уселось в карете, но стронуться с места не могло. Два часа Лафайет пытался добиться послушания своих солдат. Все было напрасно. Короля осыпали насмешками, особенно оскорбляли королеву, ее дети плакали. Наконец король и его близкие вернулись во дворец. Вечером якобинцы, а затем кордельеры овацией встречали героя дня — Дантона.
Но радоваться-то, в сущности, было нечему. События 18 апреля только укрепили решимость короля бежать из Парижа. Современники часто заблуждались, считая Людовика глупым, ленивым и слабовольным, действующим только под нажимом «австриячки». Это не так. У него все же была политическая программа, сформулированная еще 23 нюня 1789 года: он соглашался на ограничение абсолютизма, на принятие конституции, но король не допускал отмены привилегий старых сословий за исключением распределения
