появилась надежная преграда, испытал искреннее облегчение. Но все же держался от Фрола на почтительном расстоянии, вдруг остро пожалев, что мой Марголин остался в мансарде.
В дом вернулись молча. Под предлогом пополнения пивных запасов, я поднялся к себе и первым делом сунул десятизарядного братишку в наплечную кобуру. Сразу успокоившись, прихватил из ящика последние бутылки и спустился в горницу.
Фрол, попыхивая папиросой, сидел за столом со странной, блуждающей улыбкой на осунувшемся лице.
— Думаешь, Евген, у меня крыша поехала?
— Да нет… На-ка, промочи горло.
Когда Фрол, своим коронным способом откупорив бутылку, утолил жажду, я поделился наблюдением.
— По-моему, твой Кузя уже отбросил копыта.
— Не, жив еще, — равнодушно отозвался бывший «крытник». — Просто без сознания. Если бы у тебя столько кровушки высосали, и ты б смотрелся покойником.
— Как, высосали?! О чем ты?
— Ну да, — Фрол жестко посмотрел мне в глаза. — Ни еды, ни питья им не даю… Читал «Монте Кристо»? Он врага-банкира голодом уморить хотел, да не сдюжил — пожалел. Ну, я-то покрепче буду… Так что они у меня на полном самообеспечении… По первости мочу свою пили, но быстро, понятно, вышла. После и на кровушку перешли. Донором, ясно, стал самый слабый — Кузя. Это что! Ты через недельку глянь, когда оголодают всерьез. Наверняка людоедством займутся. Они же пауки. А когда мух нет, пауки жрут друг дружку!
— Понятно… — я во все глаза смотрел на собеседника, так, наверное, рассматривает пациента начинающий психотерапевт, решая, какой поставить диагноз. — А что дальше? Чем все кончится?
— Думаю, последним останется Калган. Но на пути в преисподнюю он все одно лишь чуток отстанет от своих дружков.
— Но ведь схрон рано или поздно кто-нибудь обнаружит.
— Навряд ли, Евген, — Фрол зевнул во всю пасть — четвертая папироса его явно укачала. — Как дело завершится, подгоню машину цемента и вбухаю в яму. Все предусмотрено, дорогуша. Ладно, спать пора. По утряне на свиноферму топать. За этими наемными работничками из бывших колхозников глаз да глаз нужен. Коли не проследить, свинки некормленными останутся. Ведь у этих лодырей и пьяниц нет ни капли жалости к бессловесным животинкам…
Укладыаясь спать, я все же припер дверь мансарды ящиком из-под пива. На случай, чтобы хозяин дома врасплох не застал, если вдруг раскается в излишней откровенности и вздумает сбагрить меня в яму к вампирам.
Утром проснулся чуть не с появлением солнца, но фермера уже не было. Позавтракав без малейшего проблеска аппетита, отправился на прогулку.
Весенний лес встретил запахом хвои и прелых прошлогодних листьев, чириканьем каких-то птах и деятельным перестуком невидимых дятлов, видно, наперегонки старавшихся поскорее заработать сотрясение своих птичьих мозгов.
Натура жаждала полного одиночества, посему путь мой лежал в сторону от деревни. Через час, бродя по почти девственной тайге, вышел к мелкой речушке. Богата земля уральская — на галечном дне недалеко от берега ясно различалось несколько камней-валунов редкостного розового и сочно-зеленого нефрита. Жаль, это не мой бизнес, а то занялся бы ювелирно-поделочным ремеслом. Впрочем, при случае, вполне можно выгодно продать идею заинтересованным лицам…
Люблю, когда листья похрустывают под ногами, как новенькие дензнаки, но земля была влажная и дурацкое противное чавканье наводило почему-то на мысль о бренности всех дорог, наверное, ведущих лишь в болото.
У устья речушки увидел бревенчатый домишко с единственным всего окошком. Помесь овчарки с волкодавом, молниеносно выскочившая из-за угла, бросилась на меня даже без предупреждающего рычания. Пришлось ее навсегда утихомирить парой огненных выхлопов из Марголина. Так как «братишка» был с навинченным глушителем, шухера «кашлящие» выстрелы не произвели — из домишки никто не показался.
Ну, коли гора не идет к Магомету — Магомет идет к горе!
Стараясь по-глупому не попасть в возможный сектор огня из окошка, я, крадучись, подобрался к избе с тыла — благо, забор беспечно отсутствовал — и замер у входной двери из плохо пригнанных нетесаных березовых досок.
Изнутри слышалось какое-то шевеление, но, как показалось, ничуть не опасное для моего здоровья. Вся эта история начинала напоминать прошлогодний визит на собачье кладбище «Приют для друга». Оставалось лишь надеяться, что здесь меня не встретят свинцом автоматной очереди вместо приветствия.
Сжимая успокоительную рифленую рукоять пистолета, я стволом толкнул дверь. К несказанному удивлению, она не была заперта и без скрипа легко подалась внутрь.
Картина, что я застал, до смешного смахивала на часть кинофильма «Операция Ы» под названием «Самогонщики».
Изба, как оказалось, была обычной времянкой — даже пол земляной, а главный атрибут русской избы — печь — заменяла простая чугунная «буржуйка».
На ней стоял двухведерный бак из нержавейки. Тянущийся от него длинный змеевик с водяным охлаждением не оставлял сомнений в предназначении аппарата.
Да и готовая продукция была налицо. У стен стояло несколько десятков ящиков «самопальной» водки уже с этикетками и пробками.
У «буржуйки», подбрасывая дровишки, суетился голый по пояс тридцатилетний детина с татуировкой семиглавой церкви на спине.
Видно, ощутив сквозняк от распахнутой двери, он резко обернулся, не забыв прихватить прислоненный к печке туристический топорик.
Как говаривал один известный мент: «мысленно я ему аплодировал!»
— И что дальше? — усмехнувшись, полюбопытствовал я, направив ствол в его волосатую грудь. — Перед смертью хочешь сыграть в Чингачгука? Дерзай, я не возражаю…
Детина, верно оценив ситуацию, отбросил бесполезный топорик на кучу дров и опустился на корточки, всем своим видом демонстрируя, что смирился с неизбежным.
— И до меня добрались! — с горечью вымолвил он посеревшими губами. — Ну, стреляй, падла, чего издеваешься?! Думаешь, в ногах валяться стану? Не дождешься!
Было совершенно очевидно, что татуированный тип принимает меня за кого-то другого. Но, верный своему золотому правилу всегда расставлять точки над «и», я решил подыграть уголовнику.
— Время пока терпит. Сам понимаешь — спешить тебе уже некуда… Отмотав семеру в лагере — судя по татуировке — как ты так прокололся, словно фраер дешевый?
— Да не при делах я вовсе! Братуха никогда со мной не откровенничал. С детства Гарик замкнутым был. Так что зазря меня кончаете. Кстати, слыхал, перед тем, как лоб зеленкой намазать, раньше приговоренному сигарету и стакан водки давали…
— Нет проблем, земляк! Я гуманист по натуре — кури, можешь и выпить. Зелья здесь, как погляжу, на целый полк смертников наберется!
Урка, видно, всерьез опасаясь, что я вдруг передумаю, ударом ладони о донышко ловко вышиб пробку из бутылки и жадно присосался губами к горлышку.
Я его вполне понимал. Наверняка, он был убежден, что эта выпивка последняя в его забубенной жизни.
Когда бутылка опустошилась на две трети, я высказал некоторое беспокойство.
— Земляк, ты ж отравишься этим ядовитым суррогатом, хоть на нем и красуется этикетка «Экстра».
— Ха! — Глаза урки осоловели, из них исчез налет отчаянья и страха. — Тройная очистка! Даже сивушный дух испаряется! На, глотни, коли не западло выпить со своей жертвой. А может, ты профи и
