— Подожди. Не торопись.
Она не хотела, чтобы я становился адвокатом. Она подталкивала меня в этом направлении только потому, что хотела, чтобы я сделал что-то для человечества, стремился к карьере, а не просто к просиживанию штанов на работе. Она будет счастлива, если я буду счастлив, какую бы карьеру я ни выбрал.
— Чем бы тебе хотелось заниматься вместо поступления в юридическую школу? — ласково спросила она.
Вопрос повис над нашими головами, как синий дым. Я отвел глаза. Как сказать матери, что больше всего мне хотелось поудобнее устроиться на барном стуле в «Пабликанах»? Я мечтал играть в покер в поддавки, смотреть бейсбол, делать ставки, читать. Я желал сидеть в баре, пить коктейли, наслаждаться книгами, которыми у меня не было возможности и времени насладиться в Йеле. Наконец, мне хотелось просто сидеть на стуле и смотреть в небо…
Мама спокойно ждала моего ответа. «Чем бы тебе хотелось заниматься?» Я раздумывал, как бы ей так ответить — дерзко и откровенно. Мама, я не вижу смысла во всей этой теории трудовой этики. Но я боялся, что от такого ответа она свалится со стула. Я думал процитировать Уитмена: «Растянуться в траве, никуда не спеша, и всмотреться в ее побеги». Но матери было плевать на Уитмена.
Я молчал, потому что не знал, чего хочу. Моя неспособность видеть жизнь в каких-либо красках, кроме белой и черной, мешала мне понять противоречивость собственных желаний. Да, мне хотелось «растянуться» в баре, но также бороться, добиваться успеха и зарабатывать деньги, чтобы, по крайней мере, позаботиться о матери. Неудачи были так болезненны для меня, так меня страшили, что я пытался усмирить их, договориться с ними, вместо того чтобы рваться в бой. Оттого, что в летние каникулы я разрывался между матерью и мужчинами, у меня началось раздвоение личности. Одна моя половина хотела покорить мир, вторая хотела от него спрятаться. Будучи не в состоянии понять свои противоречивые импульсы, не говоря уже о том, чтобы объяснить их, я ни с того ни с сего громко заявил матери, что собираюсь написать длинный модный роман о «Пабликанах». Я стану романистом.
— Романистом, — повторила мама самым мрачным тоном, на какой была способна, будто я собирался продавать бутерброды с сыром у входа на концерты «Грейтфул Дед». — Понятно. А где ты будешь жить?
— У дедушки.
На лице ее отразилось отвращение. Тетя Рут и мои двоюродные сестры снова жили у дедушки. Условия в его доме были ужасные.
— Пока что-нибудь не придумаю, — быстро добавил я. — В конце концов, я найду комнату.
Я чувствовал определенную гордость. Мне казалось, я придумал план, который объединяет наши с мамой мечты. На самом деле мой план воплощал в себе то, чего она больше всего боялась. Мама повертела свое новое кольцо на пальце, как будто собиралась отдать мне его обратно, оглядела бар, возможно жалея о том, что в свое время решила отправить меня сюда на лето. Мамино мнение о «Пабликанах» отчасти было основано на моих романтизированных рассказах, но теперь я видел, что ее одолевают сомнения. Мама смотрела на лица сидящих в баре людей, мужчин и женщин, которые сочли бы замечательной идею написать о них роман, и выражение лица у нее было как у Сидни, когда та впервые вошла в «Пабликаны».
Я тоже осмотрелся. В другом конце бара сидела группа молодых людей моего возраста, и все они, как я слышал, недавно получили свою первую работу на Уолл-стрит. Они получали как минимум по сто пятьдесят тысяч долларов в год, и каждый из них выглядел как сын, которым гордится его мать. Интересно, думал я, заметила ли их мама и не думала ли о том, что с удовольствием променяла бы меня на одного из них.
— Значит, таков твой план? — спросила мать. — Ты хочешь стать нищим писателем, живущим в мансарде?
Я не знал, что такое мансарда, но звучало это здорово.
— Тебе надо найти работу, — сказала мама. — Вот и весь разговор.
— У меня будет работа. Я напишу роман.
Я улыбнулся. Она не улыбнулась в ответ.
— Настоящую работу. Тебе нужно зарабатывать деньги, чтобы оплачивать медицинскую страховку, покупать одежду, и, если ты намереваешься жить у дедушки, тебе нужно давать ему какие-то деньги на еду.
— С каких пор?
— С тех пор, как тебе исполнилось двадцать один. С тех пор, как ты закончил Йельский университет. Тебе нужны деньги, Джей Ар. Деньги на жизнь. Деньги, чтобы… хотя бы оплачивать выпивку в баре.
Я не стал объяснять, что за выпивку платить не нужно, племянники барменов пьют бесплатно. Я знал, что этот аргумент не убедит маму и не успокоит ее. Я пил виски и помалкивал, и это было самое разумное решение, которое я принял за последнее время.
27
АР ДЖЕЙ МОИНГЕР
Я шел по Пландом-роуд, заполняя заявления на работу, представляясь владельцам и управляющим каждого магазина. Дойдя до конца Пландом-роуд, я выбился из сил. День был жаркий, и мне хотелось пить. Я посмотрел на часы. В баре в это время наливали два коктейля по цене одного. Я поднял глаза. Следующим магазином, который я увидел, был «Лорд энд Тейлор». Я сказал себе, что заполню очередное заявление, а потом отправлюсь в «Пабликаны» выпить с дядей Чарли пивка.
Женщина из отдела кадров в «Лорд энд Тейлор» заявила, что вакансий в отделе мужской одежды нет. Уже чувствуя во рту вкус пива, я встал и поблагодарил ее за уделенное мне время.
— Подождите-ка, — остановила меня она. — У нас есть кое-что в отделе «Все для
— Для дома?
— Полотенца. Мыло. Свечи. Замечательный отдел. Позиция на полный рабочий день.
— Не знаю. — Я вспомнил о своем дипломе. О своей гордости. А потом перед моим внутренним взором всплыло выражение лица матери в «Пабликанах».
— Когда… когда я смогу приступить к работе?
— Прямо сейчас.
Мы с женщиной из отдела кадров спустились по эскалатору в подвал — в отдел «Все для дома». Она представила меня сотрудникам отдела, четырем женщинам, которые, наверное, в свое время были суфражистками. Заведующая отделом «Все для дома» отвела меня в подсобку и ознакомила с сутью работы, что заняло десять минут, поскольку рассказывать по сути оказалось нечего. В «Лорд энд Тейлор» не было ни компьютеров, ни кассовых аппаратов, ни каких-либо признаков того, что на дворе конец двадцатого века. Каждая покупка записывалась в блокнот для заказов, квитанции писались под копирку, а в редких случаях, когда покупка оплачивалась наличными, сдача выдавалась из металлического сейфа. Заведующая сказала, что покупатели находят свою прелесть в том, что в «Лорд энд Тейлор» такие старомодные порядки. Она выдала мне фартук, сделала бирку с именем — «Ар Джей Моингер» — и отправила меня в отдел.
— Для начала, — сказала она, — протри пыль.
Я поймал свое отражение в одной из зеркальных музыкальных шкатулок, выставленных на продажу в отделе «Все для дома».
