— А ты тоже кончил?
— Конечно! Что же я, посередине дороги остановлюсь?
— Ты сумасшедший, — смеется она. — Ты настоящий сумасшедший!
Джин подползает ко мне, подпирает подбородок локтем и весело смотрит на меня.
— То есть ты кончил в меня?
— Ну а в кого же еще? Нас здесь двое: ты и я.
— Но извини, я ничего не принимаю. Я не пью таблетки.
— О Боже! Правда? Разве это не ты принимаешь таблетки. Или нет… я перепутал! Я принял тебя за другую!
— Вот кретин, дурачок!
Она наскакивает на меня и начинает бить.
— Ай-а, Джин, хватит, я пошутил!
Она успокаивается.
— Я поняла. Ты шутил, когда говорил, что тоже кончил?
— Нет, тогда я не шутил. Конечно, нет.
— Что значит — конечно нет?
— Это был такой прекрасный момент, такой необыкновенный, такой фантастический, что мне показалось глупо прерывать его. Так сказать, не ко времени…
Джин придвигается ко мне и выдыхает в подушку:
— Ты с ума сошел! И что нам теперь делать?
— Ну, я сейчас отдышусь и, если хочешь, можем начать все с начала. Ты снова ведешь?
— Да нет же, я говорю — что нам делать, что нам делать, слушай! Ты понимаешь? Что ты шутишь все время… где мы здесь, во Вьетнаме, найдем таблетку, которую можно принять на следующий день? Это невозможно, мы никогда не найдем!
— Ну, так и не будем ее искать.
— Как это?
— Ну, если ее невозможно найти, зачем же ее искать?
Я целую ее. Она на минуту застывает. А потом даст себя поцеловать. Правда, сама ответного участия не принимает. Я чуть отклоняюсь и смотрю на нее.
— Так как же? — у нее забавное выражение лица: удивленное и смущенное одновременно. — Твои рассуждения логичны, но все же как быть…
— А так, как я уже сказал: не будем ее искать. Я переведу дух и начнем все с начала.
Джин качает головой и улыбается, и в порыве страсти тоже целует меня. Дух я перевожу быстро. И я решаю вести сам — без спешки, не перегазовывая, понемногу ускоряя темп. И пока закат все еще играет в прятки, мы снова кончаем — на этот раз сознательно, слившись в одно целое, как только что перед этим. Мы окончательно сошли с ума. Сошли с ума от любви. И от всего того, что будет потом.
Чуть позже. В каком-то странном пабе, названном ироничными вьетнамскими хозяевами «Апокалипсис сейчас», мы пьем пиво. Джин вовсю строчит что-то в своем дневнике.
— Эй, можно узнать, что за «Божественную комедию» ты сочиняешь? С тех пор, как мы сюда пришли, ты только и делаешь, что пишешь, а говорить когда будем? Двое должны вести диалог, разве не так?
— Ш-ш-ш! Я описываю один момент, — Джин быстро записывает последнюю фразу и закрывает дневник. — Есть! Круче, чем Бриджет Джонс. Это будет мировой бестселлер!
— Что ты написала?
— То, что мы сделали.
— И ты так долго описываешь трахание?
— Нахал!
В следующую секунду Джин выплескивает на меня свое пиво. Несколько вьетнамцев оборачиваются. Сначала смеются, потом застывают, не зная, чего ожидать дальше. Я смахиваю пиво с лица и вытираюсь, насколько это возможно, майкой. И смеюсь успокаивающе.
— Все в порядке… уж такая она! Всякий раз, когда она хочет сказать «я тебя люблю» и не может, она выплескивает пиво.
Вьетнамцы ничего не понимают, но улыбаются. Джин тоже изображает милую улыбку, очень ненатуральную. Делает еще глоток.
— Хочешь знать, что я написала? Все! Не только как мы занимались любовью, но еще то, что случилось. Это кусочек нашей судьбы. Может быть, благодаря этой секунде у нас будет ребенок. И мы будем вместе навсегда.
— Навсегда? Знаешь, я передумал. По-моему, во Вьетнаме тоже есть таблетка на следующий день. Давай пойдем, поищем ее!
Я быстро наклоняюсь под стол, потому что в меня летит остаток пива Джин. На этот раз оно в меня не попадает. Вьетнамцы смеются и хлопают в ладоши. Они поняли нашу игру. Более-менее. Я раскланиваюсь. Они нестройным хором поют:
— Я тебя люблю… я тебя люблю… я тебя люблю.
Произношение смешное, но, главное, они правильно все поняли. Я не успеваю встать. Пиво выплескивается мне в живот.
— Ай!
На этот раз раскланялась Джин, и вьетнамские женщины радостно кричат. Не знаю, будет ли у нас ребенок. Но зато ясно другое: если у нас будут проблемы с работой, мы всегда сможем давать спектакли нашей маленькой труппой.
Малайзия. Перхентиан. Тиоман.
Загорелые, отдохнувшие, слегка обгоревшие на солнце, которое не оставляло нас ни на минуту, мы идем рядом. Полдень. Такой же, как всегда. Как всегда в те дни, когда у тебя отпуск. Мы останавливаемся около художника, сидящего в тени пальмы, и, не раздумывая, выбираем.
— Вот эту!
На песке в ряд лежат картины, как огромные разноцветные раковины, оставленные сохнуть на солнце. Мы выбираем одну и ту же картину, нам смешно, нас зацепила одна и та же вещь.
— Видишь, какие мы симбиотичные?
— Да уж.
Я плачу пять долларов, художник нам ее заворачивает, мы забираем картину и медленно идем к нашему бунгало.
— Я беспокоюсь.
— Из-за чего? Из-за своего живота? Еще рано.
— Дурак! Мне кажется странным, что за десять дней мы ни разу не поссорились! Ни разу. Все дни вместе и ни одной ссоры.
— Уж лучше скажи: все ночи вместе, и мы всегда занимались…
Джин резко поворачивается ко мне, лицо у нее жесткое.
— Всегда занимались любовью! Не сердись, пожалуйста, не надо так на меня смотреть. Именно это я и собирался сказать. Все ночи вместе, и всегда занимались любовью.
— Да, да, конечно.
— Хотя… Извини меня, Джин. Мы все время трахались, это лучше передает суть.
Я убегаю.
— Кретин, значит, ты все же хочешь поссориться!
Джин бежит за мной. Я быстро открываю дверь бунгало и заскакиваю внутрь. Скоро вбегает и она.
— Так ты хочешь поссориться.
— Нет, смотри… — я указываю на окно. — Уже темно. Уже поздно — если мы собрались ссориться, то давай завтра днем, — я притягиваю ее к себе. — Потому что ночью…
— Ночью? — повторяет за мной Джин.
— Мы занимаемся любовью. Будем называть это так, как ты хочешь.
