раскинулся красивый полуевропейский дом, напоминающий собою итальянскую виллу где-нибудь на берегах Адриатического моря.
Низкая терраса сбегает уступами и тонет в море белоснежных ароматных цветов. Вообще весь двор представляет собою сплошной фруктовый сад. Здесь и слива, и персик, и инжир, и стройные груши, и нежная тута. Вскоре мы будем вдосталь лакомиться их сочными плодами, если только к тому времени нас не перебросят куда-либо «по обстоятельствам военного времени».
На крыше здания развевается русский трехцветный флаг. У крыльца в землю воткнут полковой значок, красноречиво свидетельствующий о том, что здесь обитает «сам» командир полка — неугомонный, несуразный, но пользующийся общими симпатиями «батько Стопчан», как зовут его про себя казаки.
На террасе сидит полковой священник Церетели, пожилой тучный человек, заветная мечта которого — получить наперсный крест на георгиевской ленте за военные заслуги.
Батюшка приветливо кивает нам.
— Обедали? — задает он свой привычный вопрос.
Еда, перешедшая в обжорство, — единственное его утешение в этой глуши.
Спешим дальше, к адъютанту, чтобы узнать причину экстренного вызова.
— Либо нагоняй, либо пошлют опять сотню к черту на кулички, в далекую фуражировку, — вполголоса строит догадки Гамалий.
Едва мы показываемся на пороге, как Бочаров, наш адъютант, с таинственным видом отводит нас в дальний угол комнаты и шепотом говорит:
— Новость, господа, поздравляю! По распоряжению командира корпуса ваша сотня завтра выходит в Хамадан для выполнения крайне ответственного и секретного рейда в тыл противника.
Мы переглядываемся с есаулом. «Новость» и неинтересная и мало для нас приятная.
— Только, тс-с, никому! — предупреждает адъютант. — Решительно никому! Не сообщайте пока даже нашим прапорщикам. Кроме полковника, меня и еще двух-трех офицеров, никто в полку не должен знать об этой командировке.
— Но, позвольте, — басит Гамалий, — к чему же эта таинственность? Куда придется совершить рейд? Надеюсь, не в гости к турецкому султану?
— Не знаю, может быть, и в гости к нему, не знаю. — И, тут же не выдерживает. Наклоняясь к нам, он шепчет: — За Багдад, на соединение с англичанами. Радио от верховного главнокомандующего.
Мы поражены. Гамалий недоверчиво взирает на адъютанта, а я недоуменно перевожу глаза с одного на другого, еще не вникнув как следует в сущность сказанного…
— Да ведь до них больше тысячи верст, — наконец выдавливает Гамалий.
— А между ними и нами — турецкие корпуса, — добавляю я.
— Ну да, вот в этом-то и вся штука, другие мои. Не будь турок, это было бы простой прогулкой, — ободряет Бочаров.
— Вот вы сами и прогулялись бы — хмурится есаул. Ни ему, ни мне не улыбается это неожиданное путешествие.
— Ну, ладно, — принимая официальный тон, спохватывается Бочаров, — мое дело маленькое, можете сказать это лично командиру. Идемте к нему, господа, он вас ждет.
Мы следуем за адъютантом. Пройдя несколько комнат, входим в приемную командира. Это большая зала, вся увешанная и устланная чудесными сарухскими[4] коврами.
У дверей стоит караул с обнаженными шашками. Здесь полковой штандарт и денежный ящик. На почтительный стук адъютанта изнутри хрипит бас Стопчана:
— Войдите.
Командир, грузный пожилой человек с седеющими запорожскими усами, поднимается нам навстречу. Застегивая бешмет, он приглашает нас сесть.
— Надеюсь, не обидитесь, я уж попросту, по-стариковски. Петр Николаевич, — обращается он к Бочарову, — попросите сюда войскового старшину и принесите телеграмму корпусного.
Бочаров неслышно исчезает.
— Вы, наверно, уже знаете, в чем дело? — обращается к нам командир.
— Приблизительно — бурчит Гамалий.
— Весьма неясно, — добавляю я.
— Сейчас узнаете все. Интересное, приятное, весьма приятное, даже завидное назначение, господа. Уверен, что многие пожелали бы быть на вашем месте. Вам, господа, предстоит совершить исторический рейд, соединиться в районе Багдада с союзными английскими войсками и затем вернуться назад. Вы подумайте — какое славное дело! Вы войдете в историю конницы как образчик беспримерного кавалерийского пробега через пустыни.
Сзади по ковру шуршат чувяки. Это войсковой старшина Кошелев и адъютант. После обычных приветствий мы садимся ближе к столу. Полковник, достав из папки телеграмму, негромко читает ее:
— «Из штаба корпуса… Ставка ком. корпуса, местечко Шеверин. В штаб первого Уманского полка. Срочно, весьма секретно.
Согласно секретному радиотелеграфному приказанию из штаба верховного главнокомандующего Кавказской армии великого князя Николая Николаевича предлагается вам немедленно же отправить в штаб корпуса, в распоряжение начальника штаба корпуса генерала фон Эрна, одну сотню вашего полка. Сотня должна быть в полной боевой готовности, на вполне здоровых конях и снабжена всем необходимым для долгого и утомительного пути. Сотня будет направлена через фронт и тылы турецкой армии, действующей против нас, на соединение с наступающими на Багдад английскими войсками. Выбор людей и офицеров зависит всецело от вас, хотя командир корпуса, генерал-лейтенант Баратов, предполагает, что уместно было бы послать в экспедицию вторую сотню вверенного вам полка под командой есаула Гамалия. Прибытие сотни в штаб корпус ожидается не позже 6 часов вечера 27 апреля 1916 г. Подлинное подписал начштаба корпуса ген. штаба генерал-майор фон Эрн».
— Понятно? — вопрошает Стопчан.
— Так точно, господин полковник! Только мне неясны маршрут, задача и срок возвращения обратно.
— Э-э, батенька, — перебивает есаула Стопчан, — это неизвестно и мне. Ясно одно: нужно собираться и сегодня же в ночь двигаться в поход. Ночи теперь светлые, прохладные, идти будет легко.
— Как быть с больными казаками? — спрашивает есаул.
— Много их у вас?
— Да человек двенадцать наберется. Малярия.
— Оставить в лазарете. Помимо сотенного фельдшера, взять еще одного. Больные кони есть?
— Больных нет, но с набитыми спинами имеются, десятка два.
— Заменить из других сотен здоровыми. Пополнить неприкосновенные запасы боеприпасов и провианта, особенно консервов, взять побольше медикаментов, из штаба полка забрать кузнеца с инструментом, пулеметы переложить на вьюки, вооружить гранатчиков. Словом, я на вас надеюсь, дорогой Иван Андреевич, — неожиданно заканчивает командир и пожимает руку Гамалию. — Ведь вы у нас украшение полка, и я горд, что сам командир корпуса указал мне именно на вас.
Гамалий краснеет. Ему, видимо, неловко от этих похвал. Его рука теребит георгиевский темляк на шашке, «золотое оружие», полученное им за бои под Сарыкамышем. Я знаю, что этот жест означает смущение Гамалия.
— А вас, сотник, — поворачивается ко мне Стопчан, — я вызвал как старшего после командира офицера в сотне, чтобы также ознакомить с положением. Я твердо уверен, господа, что вы с вашими молодцами казаками с честью выполните возложенное на вас задание и благополучно совершите этот трудный и необычный рейд.
Мы молча кланяемся…
— С богом! — Он обнимает нас, целует трижды крест-накрест и неожиданно кричит: — Филька-а-а!
В комнату влетает казак.
— Тащи, сукин кот, скорее квасу, да похолоднее! Вас, господа, не приглашаю к столу, ибо через три
