считает моральные современные новомодные проблемы ответственности искусственными. Она полагает: у «старой гвардии» не было внутренней борьбы: «Если берешь чужую жизнь — отдавай свою легко и свободно. Мы о ценности жизни не рассуждали, никогда не говорили о ней, а шли отдавать ее, или всегда были готовы отдать, как-то просто, без всякой оценки того, что отдаем или готовы отдать».
Рассуждения Руководителя приводить не стану. От откровенного цинизма этого человека, поправшего все моральные законы, меня уже тошнит. Впрочем, о чем это я? Отправить столько людей на смерть и сохранить живой душу невозможно. Партийная задача Руководителя — практическая постановка террора на местах. На деле это выливается в то, что Руководитель собирает 5–7 молодых ребят-смертников (старшему редко бывает за 25 лет, основная масса 18–20), привозит группу в нужный город, расселяет, организовывает дело, поддерживает моральный дух и отправляет на акцию. Затем небольшой перерыв, обычно в Европе. И новая группа. Конвейер работает непрерывно благодаря деньгам ЦК и красноречию Руководителя. Он мастерски играет на струнах души малолетних простаков. Что они, даже меня — редкого прагматика иногда распирает от желания совершить подвиг.
«Кстати», подворачивается подходящая возможность. Руководитель получает очередной приказ ЦК: надо убить своего старого товарища, соратника по партии, некого Т.
История довольно туманная. И перекликается с моим предположением о существовании в руководстве партии агента охранки. Несколько месяцев назад в ЦК пришло письмо, где указывалось, что некий А. и некий Т. являются платными осведомителями, что провалы и неудачи последних лет — их рук дело.
Партийный суд скоро и сурово решает: А. — слишком крупная фигура для подозрений. Он стоял у истоков террора, и фактически командует им сейчас. Поэтому виновен быть не может. Партийный функционер среднего звена Т. — другое дело. Он призван к ответу, выслушан и сочтен виновным.
— Кто желает покарать двурушника? — спрашивает Руководитель у группы.
Я спрашиваю, учтены ли все факты? Возможно, все-таки А. виновен? Руководитель машет руками. Он не допускает мысли, что один из лидеров Боевой Организации способен на сотрудничество с Охранкой. Мое мнение никого не интересует, а жаль. Я видел А. за игорным столом, видел в компании дорогих кокоток, видел перстень с бриллиантом на его мизинце. На скромное партийное содержание позволить себе такое невозможно. Но… лишние вопросы в эсеровской среде не приветствуются, потому я молчу. Но не проявляю инициативу. Принимать участие в казни мне не хочется. Я изображаю разочарование в организованном терроре и широко общаюсь с максималистами. Они проповедуют стихийные акции, не подчиняются никому и уверяют, что будущее за ними.
Руководитель устраивает мне выволочку. Требует принять участие в акции. Грозит отлучением от партийной кормушки. Разговор идет на повышенных тонах. Я, скрипя сердце, соглашаюсь и присоединяюсь к остальным. Нас пятеро. Поразительно, чтобы отправить на тот свет пожилого и болезненного типа ЦК назначает группу в пять боевиков. Не многовато ли?
Других волнуют другие вопросы:
— Ты убежден, что он провокатор? — спрашивает у Руководителя участник № 1.
— Уверен.
— Значит, нужно убить его.
Простая душа не ведает сомнений. Меня это поражает. Став партийной единицей, винтиком в большой машине, люди утрачивают способность мыслить. И чувствовать.
— А вы что думаете? — интересуется Руководитель у следующего участника.
— Я всегда в распоряжении боевой организации, — отвечает тот.
Остальные тоже не сомневаются. Им довольно слова Руководителя, чтобы преступить Божью заповедь.
План состоит в следующем. № 1 и № 2 должны нанять уединенную квартиру в Варшаве. В нужный день, вернее вечер, к ним приедут № 3, 4, 5, вооруженные браунингами и ножами. Руководитель сходит к Т. на дом и пригласит в гости.
№ 1 и 2 не будут принимать участие в убийстве. Едва группа соберется, они с первым поездом выедут в Москву. Прочие участники согласно инструкции после акции, тоже покинут город.
Все организовано с привычной театральностью. Номера № 3, 4 и 5 одеты по-русски, в картузах и сапогах бутылками, потому резко выделяются на улицах европейской Варшавы. № 5 — высокий студент с бледным лицом, в пенсне, с тонкими музыкальными пальцами в простом наряде откровенно смешон. Он чувствует себя неловко в непривычном костюме и ежеминутно вытирает белоснежным платком пот со лба.
Наступает нужный день. Я с Руководителем отправляюсь за Т.
Дверь открывает седая старуха — мать Т. Через несколько минут появляется он сам.
— Чем могу служить?
Руководитель несет явный вздор. Мол, следственная комиссия в городе, Т. желают устроить еще один допрос, получены новые сведения, надо явиться для дополнительных показаний.
— Мне нечего добавить, — заявляет потенциальный покойник.
— Но комиссия настаивает. Ваши обвинения в адрес А. заслуживают особого внимания. Сегодня вечером на улице Шопена состоится заседание. вы придете?
— Кто будет? — Т. явно взволнован. Услышав громкие фамилии, он вздыхает с облегчением, надеется, бедолага, на справедливость. — Хорошо, я буду.
В прихожей, заглядывая в глаза Руководителю он, покраснев, говорит:
— Я вас не понимаю. Вы подозреваете меня в провокации. Думаете, что я в любой момент могу выдать вас. И не боитесь прийти ко мне на квартиру?
— Вопрос о вашей виновности для меня недостаточно ясен, — лицемерно бормочет Руководитель и пожимает протянутую руку Т.
Вечер. Мы сидим в засаде и ждем.
Т. появляется к назначенному времени, но вместо того чтобы прямо отправиться в квартиру, затевает разговор с дворником. Через пару минут, поняв, в чем дело, он стремительно уходит. Описанные дворником люди не похожи на тех, кого он ожидал увидеть.
Новый план. Надо учредить за Т. постоянное наблюдение и убить его на улице, либо дома. В первом случае, стрелок подвергается огромному риску. Убежать с места преступления практически невозможно. Второй решение тоже не особенно удачно. Т. проживает в одной квартире с родителями, которые могут стать свидетелями убийства.
Руководитель предпочитает второй вариант.
— Я не могу рисковать жизнью своих товарищей, — велеречиво заявляет он.
Жизнью стариков рисковать, конечно, проще.
Быть исполнителем вызвался № 3. Руководителя больше устраивала бы моя кандидатура. Но я скромно молчу, уступая место нетерпеливым и глупым.
№ 3 печален. Он понимает разницу между убийством министра и казнью провокатора, но готов защищать честь партии. И ради этой чести собирается погибнуть. Шансов сохранить жизнь у него маловато.
Мы прощаемся. Группа уезжает из Варшавы. О подробностях я узнаю из разговоров товарищей и газет.
«22 марта на квартиру протоиерея Юрия Т. явился неизвестный человек, убил его сына и ранил ножом супругу».
Я в недоумении. Старуху ножом?! Это уж слишком!
Через несколько дней случайно встречаю № 3 на улице в Москве, спрашиваю.
— Что ты наделал?!
— А что? Неужели Т. остался жив? — чистосердечно удивляется парень. Из-за пережитого потрясения он плохо помнит, как возился в прихожей со стариками, защищавшими сына.
— Нет, конечно, убит. Но ты ранил мать…
— Не может быть.
Финал истории трагичен: старуха скончалась на больничной койке; старик, похоронив, сына и жену, умер через месяц от инфаркта; ЦК в ответ на негативный общественный резонанс, отмежевался от преступления и, на всякий случай, исключил № 3 из партии. После чего парень повесился.
