случилось, почему, мол, так? Она отвечает, что теперь в этом нет никакой нужды. Поскольку она уезжает и квартира на Комсомольском продана. Кому? Вот об этом и речь. Гурам ей звонил, оказывается, вскоре после суда. Как она сказала, настойчиво попросил не бросать трубку и выслушать его. В охране ее, сказал, больше нет необходимости. Он распорядился, чтобы волос не упал с ее головы. Ничьей мести может не опасаться. Напротив, предлагает ей встретиться, чтобы он мог лично объяснить, как она ему нравится и какое безумное впечатление она произвела на него. А все происшедшее — это какой-то кошмар, затмение, помрачение ума! Он всю жизнь будет казнить себя за то, что доставил такой прекрасной, замечательной женщине столько неприятностей и беды. Ну, короче, активно предлагал ей стать его любовницей, содержанкой. Все, что хочет, любые деньги — все к ее ногам. Она, как ты можешь догадаться, объяснила этому подонку, что не только видеть, но даже одним воздухом дышать с ним не может и не желает. И бросила трубку. Это она мне так рассказывала… Через день-другой новый звонок. Чей-то явно кавказского происхождения голос стал объяснять Ларисе, что с дядей Гурамом так нельзя разговаривать. И если он приказал ее не трогать, это еще ничего не значит. Пока могут не трогать, а потом могут и крепко тронуть. Ну, короче, начался шантаж. Целью которого, как скоро выяснилось, точнее прояснил сам Гурам, было вот что. Он вдруг заявляет, что как-то ехал мимо и заодно решил посмотреть ее бывшую квартиру на Комсомольском. Она его вполне устроила. Это ж надо такое! Сам открыл, вошел, осмотрел и остался доволен. Ввиду того что возвращение Вадима не ожидается, а ей две квартиры не нужны, он предлагает ей продать эту ему. Все документы уже подготовлены и оформлены, осталась только ее подпись, не более. Когда можно подъехать, чтобы привезти деньги и подписать бумаги на владение? Ей, скажу тебе, стало страшно. Но на всякий случай поинтересовалась, во что он оценивает ее квартиру? А вы сколько хотите? — был ответ. Она возьми и ляпни: сто миллионов! Рублей, уточнил он, не долларов же? Ну хоть и рублей. Хорошо, отвечает, могу привезти завтра в полдень. Хочу рассчитывать застать вас дома. Можешь себе представить, приехал и привез — сберкнижку с сотней миллионов. На ее имя. Она позвонила в банк, проверила, ей подтвердили поступление денег. Что оставалось делать? Подписала на продажу. Охранник сидел рядом, глаз с него не спускал. Поэтому Гурам вел себя, по ее словам, вполне корректно. На убийцу никак не был похож.
— Можно подумать, что у них на лицах фиолетовый штамп: убийца! — усмехнулся Турецкий.
— Вот именно. Уходя, снова посоветовал отказаться от охраны, поскольку он лично готов гарантировать ее безопасность. На что она ответила: можете не беспокоиться. Я все равно уезжаю за границу — от ваших убийц и от вашей любезности.
— Ну и тип!
— Это не все, — предупредил Слава. — Он тут же предложил ей продать ему и вторую квартиру. Ну, здесь уж нашла коса на камень. В общем, выпроводила его, а сама задумалась. И мне позвонила. Только не в тот же день, а немного позже, когда была уже полностью готова к отъезду. Вещей как таковых у нее было немного. Квартиру она запирала на все секретные запоры и ключи забирала с собой. Вдруг когда-нибудь захочется вернуться? Говорила, что едет как туристка, но, похоже было, надолго, если не навсегда. А цель моего вызова такова. Смешно рассказывать, ей-богу… — Славка засмеялся. — Она говорит, я вам всем тут столько забот доставила, что не знаю, как и отблагодарить. Бросьте, говорю, это наш долг. Долг-то долг, а человеческое отношение — это совсем другое. Поэтому… приготовься, Турецкий! Она говорит: из-за меня у многих из вас неприятности, вон у вашего друга даже машину сожгли. Не знаю, кто из вас помог мне больше, но с вами, Вячеслав Иванович, я за отца расплатилась полностью, хотя — что деньги! Не ими жизнь наша измеряется. В любом случае низкая, говорит, благодарность. А вашему другу, то есть, стало быть, тебе, передайте вот это. — Грязнов залез в свой письменный стол, стоящий возле окна, достал оттуда портмоне тисненой крокодиловой кожи и кинул Саше на колени.
Турецкий помнил это портмоне с документами и ключами от машины, он забирал их у Кисоты. Кстати, как она?
Слава сказал, что, вернувшись из Венгрии, позвонил ей по просьбе Богданова и передал от него привет. Вадим интересовался, не бросит ли она трубку, если он позвонит. Вот так дословно и передал. Богданов повторил, что, если все окончится благополучно, он немедленно продолжит контакты с Министерством культуры.
— Ну я и позвонил, — сказал Славка. — Интересно же было, как в этом мире складываются такие отношения. Доложил ей о допросе в Будапеште, то, что счел возможным. Она долго молчала, а потом прокуренным таким голосом базарной торговки ответила, будто ляпнула: «Не брошу!» Из чего я сделал вывод, что счастье еще может быть возможно. Правда, я ее не видел, а ты видел и даже в руках держал. Скажи, ей действительно нужно такое вот «счастье»?
Грязнов, конечно, имел в виду Богданова.
А Турецкий неожиданно вспомнил Веронику Моисеевну. И громко хмыкнул.
— Конечно, Славка!
— Я тоже так подумал, потому что буквально на следующий день позвонил, чтобы уточнить что-то по Богданову, не помню, какую-то мелочь, и не по своей воле, Кругликов что-то со временем уточнял, словом, на ее месте сидела совсем другая дама, которая сказала мне, что Алевтина Филимоновна взяла отпуск и оформляет документы для поездки за границу. Будет теперь не раньше чем через месяц. Вот так.
— Ну вот видишь, — сделал глубокомысленный вывод Турецкий, — хоть кому-то в этой грязной истории повезло.
— А по поводу твоей полной нелюбознательности, — Грязнов показал пальцем на портмоне, которое, не раскрывая, крутил в пальцах Турецкий, — мне следует сказать следующее. Постараюсь тоже дословно. Итак, передайте, говорит, это вашему другу Александру Борисовичу. Я хочу, чтоб он вспоминал обо мне не самыми худшими словами. Вот так, ничуть не меньше, Турецкий. Женщины тебе машины дарят! Ты хоть это-то понял, безлошадный ты наш?
Да, в портмоне были ключи от «Жигулей», которые Саша перегонял к Ларисе от Кисоты.
— Ну и что мне теперь с ними делать? — как-то равнодушно спросил он.
— Ездить, балда! — восхитился Грязнов. — Ездить и ни о чем не думать, понял? Ну вот, — шумно выдохнул он. — А теперь тебе напоследок. На вот, ты ж газет не читаешь, особенно таких.
Грязнов вынул из ящика и протянул Турецкому газету. Саша посмотрел шапку — «Подмосковные известия». Вишь ты, и такая, оказывается, есть! Одна из заметок на последней полосе была обведена красным карандашом. Называлась она «Огнем и мечом».
«Очередная разборка между преступными группировками, — писала газета, — произошла в подмосковном городе Фрязино… Неизвестные лица на трех иномарках, как сообщили нашему корреспонденту невольные свидетели, незадолго до полуночи въехали в Новый поселок, окружили один из коттеджей и выстрелами из гранатомета разбили, а затем, облив дом жидкостью, напоминающей напалм, сожгли особняк, принадлежащий известному авторитету преступного мира, некоему Ованесову Г. И. Как сообщили нам в отделении милиции, среди нескольких трупов, обнаруженных на пожарище, один несомненно принадлежит хозяину. По фактам поджога и убийства ведется следствие».
— Ну а теперь что скажешь? — уперся взглядом Грязнов.
— Когда труп принадлежит его хозяину — это газетчики просто отлично придумали. Но скажу другое. — Саша стал серьезным. — Страшно… Славка, жить в государстве, где закон не может наказать преступника.
— Да, — согласился Грязнов. — А нам? Нам-то что же остается?
Турецкий молчал.
— Ну, Саша?
— Забыть? — со странной интонацией не то сомнения, не то вопроса к самому себе сказал Турецкий и швырнул ключи от машины на Славкин стол.
— Вот так, значит? — с сарказмом протянул Грязнов.
— Еще неделю назад в телефонном разговоре Костя сказал мне, как бы между прочим, разумеется, чтобы я зря не рыпался:. они, — Саша ткнул указательным пальцем в потолок, — не рекомендуют в настоящий момент начинать новое расследование по тем фактам, что я привез из Эрмитажа. На фоне волны, которая поднята в прессе по поводу возвращения художественных ценностей их бывшим законным хозяевам, заострять внимание демократической общественности на фактах воровства в музеях несвоевременно и нецелесообразно. Таково решение, подсказанное, надо понимать, генеральному
