Таня считала, что степень близости даже между самыми родными людьми имеет свои пределы. Нельзя постоянно рыться в собственной душе, выкапывать из нее мусор или алмазы и совать их под нос избраннику. Чужие кладовые становятся так же быстро скучны, как чужие коллекции марок или значков. Человек тебе интересен, пока не все свои сундуки он открыл или ты не проник в них тайно. У Бориса в запасе, она знала, много припрятано. У нее, надеялась, тоже чем удивить найдется.
Но умалчивать случившиеся события — это совершенно другое дело. Это, по сути, — вранье, лукавство, обман и признак недоверия. С другой стороны, по опыту своих подруг Таня знала, как реагируют мужчины на происшествия вроде вчерашнего. Дылда бесконечно хвасталась перед мужем своими женскими успехами — один ее комплиментами засыпал, другой свидания добивается, третий усох от любви как кит в пустыне, четвертый на машине каждый вечер сторожит, пятый цветами и подарками засыпает. Ольга считала, что ревность мужа станет тем потоком кислорода, который вдувается в доменную печь любви и поднимает температуру до точки плавления стали. Ничего подобного! Он стал смотреть на нее как на пошлую похотливую бабу.
У Киргизухи случилась история. Она вызвала сантехника, тот три часа провозился с ее кранами и унитазами. Признался — голодный как черт, а пообедать не успевает. Лена, добрая душа, накрыла стол, еще и бутылочку вина поставила. Только сантехник за дверь, пришел муж, увидел следы недавней трапезы. Несмотря на клятвенные заверения, он не поверил Лене, что она потчевала сантехника.
Говорить Борису или не говорить — Таня так и не определилась. Но когда она спускалась вниз, Борис, оторвавшись от книги, спросил, почему она странно движется, и Таня решилась:
— Я должна тебе рассказать, что здесь произошло вчера.
Почему-то получалось, что она извиняется. Каждое предложение звучало оправданием, тон — заискивающий. Она не описывала в деталях сцену насилия, но даже факт применения оружия в ее пересказе звучал как нелепый, неправдоподобный фарс.
Боря слушал с каменным видом. Татьяна уже знала это отстраненно-холодное выражение его лица. Вот он был рядом, а сейчас уносится на дистанцию, которую придется долго и настойчиво сокращать.
— Почему ты ничего не говоришь? — воскликнула она в сердцах. — Почему молчишь? Так смотришь! В конце концов, я не совершила ничего предосудительного, даже пострадала физически.
— Угу, — буркнул Борис из своего далека. — Ты только не сделала одной-единственной вещи…
Он не закончил фразы, встал, подошел к бару, стал перебирать бутылки.
— Выпили весь коньяк? — спросил Борис.
— Я ни капли в рот не брала. А он пил водку.
Опять получилось нелепо — Крылова здесь принимали, угощали, ужин при свечах устраивали.
— Борис! Что ты хотел сказать? Какой единственной вещи я не сделала?
Он захлопнул дверцы бара, так ничего и не взяв из спиртного. Не обернулся к Татьяне. Она смотрела на его спину, он — в окно, покрытое зимними узорами.
— Ты могла набрать мой номер телефона. Сразу. Как только возникли проблемы. Как только он заявился, черт подери!
В самом деле могла — опешила Таня. И все бы как-то быстро или по-другому разрешилось. Ей даже в голову не пришло! Напротив, хотела скрыть, прятала следы, врала.
— Боря, — позвала она, — подойди ко мне, сядь рядом. Пожалуйста! Я тебя прошу!
Она тянула его как на аркане, и он приближался как невольник, который не может справиться со стянувшей его тело веревкой.
Татьяна положила голову ему на грудь, обвила руками талию:
— Боренька! Я круглая, квадратная, многогранная и-ди-от-ка! Понимаешь, я так долго заставляла себя привыкнуть к мысли, что могу рассчитывать только на себя саму. Я страшно боялась довериться кому- нибудь и ошибиться. Мне нужно заново учиться быть нормальной женщиной. Я буду стараться, обещаю тебе. Извини меня и… и, пожалуйста, пожалей.
Он обнял ее, опустил голову в ее волосы:
— Ты даже не представляешь, каким дураком я себя чувствую.
— И злишься?
— Безумно!
— Я тебя очень люблю!
— Это единственное, на что я надеюсь.
Вечером Татьяна позвонила дочери.
— Ты получила цветы? — спросила Маришка. — Мне Крылов тоже прислал потрясающую клумбу.
— Почему ты меня не предупредила, дочь?
— Крылов хотел сделать сюрприз. — Таня представила, как Маришка пожимает плечами. — Его курьер едва добрался до тебя, три раза выяснял дорогу. Хотя я говорила, что через два дня ты будешь в Москве, но Крылову взбрело гнать человека в Смятиново. У богатых свои заскоки.
Значит, Маришка и все остальные не знают, что курьером был сам Крылов. Это хорошо.
— Доченька, я не буду тебе сейчас все объяснять, но от заказа Крылова мы отказываемся. Если у него есть какие-то документы, эскизы — немедленно забери.
— Мама! Ты с ума сошла! Он сегодня перечислил деньги — весь бюджет. Но почему-то за вычетом десяти процентов из твоего гонорара. Его бухгалтер передал — за моральный ущерб. Наверное, имеется в виду, что мы не выдержали сроки. И все равно — заказ фантастически выгодный.
— Я тебе повторяю — мы от него отказываемся.
— Мама! Ты ничего не понимаешь в бизнесе! Твой гонорар не изменится, я тебе обещаю.
— А я тебе обещаю, что как застройщик получишь большую проблему с архитектором. Моего проекта Крылову не видать! Все!
— Подожди, не клади трубку! — верещала Маринка.
Она упоминала сумасшедший дом, говорила об убытках, закупленных материалах и отведенной земле, каждый метр которой был золотым. Она ругала маму, расспрашивала, умасливала и обвиняла в раннем климактерическом маразме.
Крылов решил наказать ее рублем, думала Татьяна. Просчитал свой моральный ущерб в долларовом эквиваленте. А ее моральный ущерб во внимание не принимается. Дудки!
Татьяна изменила мнение не благодаря уговорам дочери, а потому, что решила отомстить Крылову его же методами.
— Перестать кликушествовать! — сказала Татьяна. — Мы поступим следующим образом. Крылов получит свое поместье, если к моему первоначальному, подчеркиваю — первоначальному, гонорару будет прибавлено двадцать пять процентов. За моральный ущерб.
— Ты бредишь! — Маришка даже стала заикаться. — Он-то что сделал? В чем виноват?
— У меня садится батарейка, — предупредила Таня. — Дома все в порядке? Хорошо. До завтра. Ты все запомнила? Двадцать пять процентов за моральный ущерб, или пусть катится к чертям собачьим.
До приезда мамы Маришка не рискнула обращаться к финансистам Крылова с абсурдным предложением. Оно не лезло ни в какие рамки и попахивало умопомрачением. Но Таня жестко стояла на своем: «У меня не начался климакс, нет маразма и признаков развивающейся душевной болезни, я знаю, что делаю; я не вмешиваюсь в ваши личные дела, и тебе нечего совать нос в мои; если я говорю о моральном ущербе, значит, он имеет место; мое решение окончательно, сколь ни велики будут убытки».
Маришка призвала на помощь Павлика: мать чудит, а ты сидишь сложа руки.
Рук Павлик не покладал: на работе подгонял дела к отпуску, готовился к свадьбе, утешал Катьку, которую по утрам выворачивало наизнанку и бил озноб в ожидании через полгода родов. Павлик и сам боялся этих родов. Ему и не верилось в них до конца — Катька внешне совсем не изменилась. Иметь сына — здорово. Дочка тоже неплохо. Но роды!.. Жуть! Словно из него самого что-то полезет наружу со страшными болями и криками. Он чувствовал вину и гордость, страх и раскаяние за процесс, который совершил, — оплодотворил симпатичную, славную, любимую девушку. Утешала только мысль, что не он первый — не в смысле у Кати, а в смысле отцом станет.
