— Что мне с тобой делать?
— Раньше у тебя таких вопросов не возникало.
— Зачем ты прислала мне по электронной почте статьи про подростковые самоубийства?
— Чтобы знал, есть такой феномен. Возьму и брошусь с балкона, потому что ты нас бросил.
— Дура! Ты даже представить не можешь себе, до какой степени ты дура!
— Спасибо, папочка! Твои слова и поступки меня очень поддерживают.
— Издеваешься, язвишь. Дочь! У меня сейчас невероятно сложная обстановка на работе, вымотан до предела…
— Зато в личной жизни полный кайф. Молодая жена ублажает в постели сикось-накось, вдоль и поперек. Так ведь? Плюс бонус в виде китайской кухни.
— Иногда мне хочется отвесить тебе хорошенькую оплеуху!
— Это новое. Когда ты жил с нами, у тебя не возникало желания бить меня.
— Даша! Дочь! — отец глубоко вздохнул, точно сдерживая слова, которые рвались из него.
— Ага, по-прежнему твоя дочь. К сожалению, да? Сыночка проморгали, а я выжила. Обидно?
У него дрожали руки. Заметно — когда схватил графин с водкой, плеснул в стакан и залпом выпил.
«Постепенно спиваешься?» — хотела прокомментировать Даша, но удержалась.
— Пойми! — шумно выдохнул отец. — Ни угрозами, ни шантажом, ни хулиганскими выходками ты ничего не добьешься.
— Посмотрим.
— Мне звонил отец, в смысле — твой дедушка. Сказал, что ты стала на тропу войны.
— Разведка работает.
— Даша, ты воюешь с призраками!
— Это я уже слышала много раз. Пункт первый — ничего изменить нельзя. Пункт второй — направь свою буйную энергию на школьную успеваемость. Это хотел сказать? Не парься. Кстати, сережки, которые прошлый раз мне подарила Виола, я использовала для пирсинга. Проколола соски.
— Что-о-о?
— Ой, ты покраснел. Не лопни, фазер.
— Ты же в уши хотела. Зачем… по телу?
Папа мучался и страдал. Его корчи, то есть играющие желваки, доставляли Дарье непонятное, но ощутимое удовольствие. Гаденькое удовольствие. И она почти с облегчением сказала:
— Шутка. Я пошутила, мои соски в девственной неприкосновенности. Показать?
— Зачем ты меня мучаешь?
— А ты меня?
— Ты специально облила Виолу в цирке? Ты что-то вбухала в судака или в соус?
— Гель для мытья посуды, — оказывается, Виола какое-то время, незамеченная, стояла у входа в комнату. — Была полная бутылочка, а сейчас только на дне. Дашенька, наверно, случайно опрокинула ее в кастрюлю.
— Ты сделала это специально? — спросил папа.
— Давайте забудем про несчастного судака, — махала руками Виола. — Через несколько минут принесу мясо с грибами. Я тоже бываю неуклюжей, недавно уронила открытую банку с зеленым горошком. Он, естественно, раскатился во все стороны…
— Виолочка! — перебил папа. — Не старайся оправдать Дарью. Твоя доброта хорошо известна…
— Особенно врачам-психиатрам, — теперь встряла Даша. — Ваша доброта, Виола, сильно смахивает на умственное заболевание, шизофрени…
Она не договорила. Папа вскочил и совершил невозможное. Схватил дочь за грудки (тонкая Дашина маечка оказалась изрядной прочности), поднял в воздух и отправил в полет…
Даша приземлилась в углу дивана. Не столько ушибленная, сколько пораженная. Папа ее бросил, ударил! Швырнул прочь как тявкающую собачку, вопящего котенка! Как вредную чужую!
Виола тут же стала на линию огня, загородила собой Дашу.
— Милый! Ты должен успокоиться!
— Она! Не понимает, что говорит, что делает. Сыном погибшим упрекает. Я же ее… Больше себя, больше жизни… Вырастил! Пылинки сдували! Пока ей годик не исполнился, толком не спал, боялся, что умрет. Единственная дочь! И она меня… как последнюю мразь! Не понимает, даже не пытается понять, что ее отец — человек, а не функция, что у него могут быть желания, что одна женщина, ее мать, — целый мир, но чужой, а мне повезло найти свой мир, тебя Виола. Чего она хочет? Отойди в сторону!
— Не отойду! — непривычно категоричным тоном и потому хриплым голосом сказала Виола.
— Мелко пакостит. Кому? Мне — отцу. Тебе — которая готова в золото ее закатать. Виола! Хватит попустительства. Отойди в сторону!
— Не отойду!
— Что-о-о?
Дарья видела лицо Виолы в зеркальной витрине на противоположной стене. Как люди бывают похожи! Мишка Моргало, когда на Дашу в гардеробе навалился известный на всю школу хулиган Коршунов, бросился защищать Дашу. И на физиономии у него был написан острый страх, помешанный на безрассудную смелость, точь-в-точь как у Виолы. Дарья тогда, в гардеробе, оглушительно заверещала, прибежал охранник, драка прекратилась.
И сейчас она подала голос. Но вместо пронзительного визга вырывалось жалобное скуление.
— Тихо, тихо, девочка! — села рядом Виола, обняла за плечи. — Все в порядке, успокойся!
— Я тебя ненавижу! — выкрикнула Даша. — Убери руки, гадина!
— Хорошо, правильно, — Виола чуть отсела. — Было бы странно и ненормально, воспылай ты ко мне высокими чувствами. Ты меня будешь ненавидеть, а я тебя — любить. Любовь всегда побеждает…
— Чихала я на твою любовь! Святоша чокнутая!
— Вон! Вон из нашего дома! — рявкнул отец. — И не показывайся мне на глаза, пока не прекратишь беситься. Все перед ней на пузе пляшут, задаривают, задабривают. А она — чихала! Прочихаешься, сообщи. А до того — видеть тебя не желаю. Убирайся!
Папа выгонял ее, а слез почему-то не было. Наваливалось удивление, такое громадное, что не вмещало ни обиды, ни горечи, ни разочарования.
— Дорогой, так нельзя, — тихо сказала Виола.
— Можно! — отрезал папа. — Только так с ней и можно.
— Ты меня больше не любишь? — пробормотала Даша.
— Папа очень тебя… — поспешно встряла Виола.
— Заткнись! — бросила ей Дарья.
— Я тебя люблю больше жизни, — четко и раздельно ответил папа. — Но я тебе не позволю превращать собственную, мою, мамину, Виолину, дедушек и бабушек жизни в войну характеров. Хватит мотать всем нервы! Принцесса на горошине! Ты уже не на горошине! Ты горы камней навалила, не разберешь. Кому мстишь? С кем сражаешься? Отвечай!
— Ты прекрасно знаешь, за что я сражаюсь. И не отступлю! Твой, папочка, характер.
— Поэтому — вон! Уходи!
— Отличненько! Я, конечно, уйду. А потом — повешусь, или отравлюсь, или из окна выпрыгну. Записку писать не буду, ведь ясно, кого винить в моей смерти.
— Царица небесная! — ахнула Виола.
Папа дернулся, точно его стукнуло током. Побледнел, ноздри затрепетали, брови взлетели, глаза как пламенем осветились. Таким его Даша никогда не видела. Такой может убить или сам погибнет на месте.
С большим, видимым трудом папа взял себя в руки:
— Самоубийство — высшая степень эгоизма. Мне тошно сознавать, что вырастил подлую эгоистку.
— Почему? Я тебя избавлю от себя, живи и радуйся.
— Нет, Дарья! Вслед за твоим кончится существование бабушек и дедушек, мамино, мое… Перенести
