Из флаера вышли трое агентов галактической службы безопасности.
– Я никого не принимаю, – сказал Баталов. – Мне все равно, откуда вы, хоть от самого Крэмберга.
Гости не уходили. Баталов хмурился. Лифт опустил всех четверых на первый этаж дома.
– Общение с вами не доставляет мне никакого удовольствия, скорее наоборот. – Не обращая внимания на стоявших посреди гостиной агентов, Олег опустился в кресло. – Так что выкладывайте, зачем явились. Только не говорите мне про Шлем, лучше сразу убирайтесь.
– Вы же сами понимаете, что это контакт с иным разумом, которого мы так долго ждали, – произнес один из агентов. – Не просто контакт, а встреча единомышленников. Шлем имеет допуск, и вы единственный, кто его прошел. Рядом с нами цивилизация, которая развивается и мыслит с человечеством в унисон.
Олег молчал. Если бы на улице тявкнула собака, это вызвало бы на его лице больше эмоций.
Крэмберг лично в своем обращении к гражданам назвал космодесантника Баталова «выдающейся личностью эпохи». Знали бы они, что эта личность ничего не рассказала им о полетах во времени. Никто не знал о перемещениях Баталова на двести миллионов лет по эволюционной прямой. Ни одна живая душа. До сих пор.
Агент поставил на стол металлический контейнер.
– Забирайте! – Баталов поморщился. – Я не терплю в доме посторонних вещей.
– Мы оставим его у вас, – сказал агент. – А вы подумаете, и завтра, в это же время, мы прилетим снова, и вы дадите нам ответ.
– Заберите! – Олег вскочил с кресла. – Он не может находиться у меня. Послушайте, я много сделал для людей, я кавалер орденов. Неужели я не заслужил, чтобы меня, наконец, оставили в покое?! Пусть этим займется кто-то другой! Я теперь даже не инструктор, я всего лишь рядовой техник на волновой электростанции. У Крэмберга таких тысячи!
Сотрудники галактической безопасности молча удалились. Они перебрали не тысячи – сотни тысяч и даже больше. Шлем силы примеряли люди, ни в чем не уступавшие тому «прежнему» Баталову. Многие кандидаты во всем превосходили странного затворника с несносным характером, но почему-то Шлем силы выбрал именно этого кретина, который последние годы боялся Шлема больше всего на свете. Дошло до патологии: Баталов заявил, что «эта штука с Крикка его преследует». Ну, не в Колизее же кандидатов отбирать?
Оставшись один, Олег с опаской смотрел на контейнер. Он знал, что в нем находится.
Черт побери, они называли его «великим человеком» и все время лезли в его жизнь, контролировали его, словно он заключенный. Они не давали ему спокойно вернуться вечером с работы. Тащили в дом всякую дрянь!
Нужно было подняться на второй этаж, да, сделать несколько шагов по лестнице, а потом закрыть дверь, оставив важнейший артефакт в истории человечества дожидаться приезда агентов в пустой гостиной.
Олег не хотел этого делать, но он открыл контейнер. Достал находившуюся там вещь. В его руках была древняя потемневшая каска в рубцах и вмятинах. Таким Олег надел Шлем в Колизее, выходя против трех десятков соперников. На каком этапе он сломался?
Они думали, что он всех спас, они рукоплескали ему, называли в честь героя улицы и корабли, мальчишки поголовно хотели быть инструкторами по холодной нейтрализации, а он, Олег Баталов, он…
На глазах космодесантника выступили слезы. Если бы он мог сейчас обратиться подобно Крэмбергу ко всему человечеству, он бы, наверное, рассказал обо всем, признался в последнем испытании Шлема, которое он не прошел. Он бы сказал, что отдельный человек, отдельная личность может упасть, упасть, да так и остаться в грязи. Трусливо. Подло. Один человек может упасть, сказал бы он, но ДОК пачкать нельзя. ДОК должен оставаться чистым!
«В чем же дело? Галанет под рукой, – подумал Баталов. – Признайся».
Трус. Ему было больно, невыносимо больно осознавать, что он не справился с последним испытанием, невыносимо жить со своей тайной, но признаться было еще больней – просто немыслимо. Он спас Аламею от еще одной атаки с «Трояна», люди поймут. Почему он изводит сам себя, переживая вновь и вновь?..
«Потому что я мог спасти и те десять миллионов, что сгорели до этого, – мрачно подумал Олег. – Потому что история еще не закончилась», – стал он еще мрачнее.
Руки сами водрузили Шлем на голову. Артефакт послушно трансформировался, распределяясь по телу носителя. Олег словно стал прежним – уверенным, сильным, стальным. Непоколебимым. В двадцатом веке первый человек вышел на околоземную орбиту, в двадцать третьем шагнул за грань времени и пространства.
Нарукавники. Как же без них? Шкала движения в пространстве включилась на левой руке, шкала перемещения во времени – на правой. Контейнер с триллионами нанороботов, способных поражать цели, полностью подчиняя их – за спиной. Более десятка целей одновременно, какой угодно модификации. Олег вновь стал самым могущественным человеком за всю историю цивилизации людей.
Шкала времени. Баталов вновь мог отправиться в будущее, правда, максимум на двести миллионов лет. Но был еще один вектор – прошлое. Прошлое, в котором Баталова не было, то есть те его периоды, в которых Олег не мог столкнуться со своим двойником. Тогда, стоя посреди населенного осьминогами леса, Баталов двинулся вспять по лучу времени по красной полосе. Уже потом, после пленения Зимина и Марека, появилась черная полоса – главное испытание Шлема.
Черная полоса возникла и сейчас. Она начиналась, тянулась в прошлое от точки его, Баталова, появления на свет, шла в глубь времен на двести миллионов лет.
Олег смотрел на черный вектор, словно завороженный. Времена его прадеда. Термоядерная бомбардировка сепаратистами, противниками допуска, Зермины в двадцать втором веке. Гибель миллионов. Он, Олег Баталов, мог переместиться на Зермину в 2130 год и предотвратить уничтожение людей.
Черный сектор.
Ничего не изменилось. Верная смерть.
Олег скомандовал отбой. Дождавшись трансформации, сорвал Шлем с головы, бросил в контейнер. Нужно было выйти, глотнуть свежего воздуха. Поднявшись на лифте, Олег вышел на крышу. Он мерил шагами посадочную площадку, потом сел, глядя на подсвеченный электричеством край океана, синий в ночи песок бухты. Миллионы погибших на Зермине могли бы жить, а за ними, раз он изменит историю, могли бы жить и миллионы погибших на Аламее.
Жить. Так же, как жил он. Но ведь никто не узнает! Никогда. Олег устал быть героем! Стоять у расстрельной стены, получать плазмой в лицо. Дайте ему спокойно… приносить людям пользу на волновой электростанции. Почему он, Баталов, должен идти на верную смерть после того, как стольких спас? Жертвовать собой?
Небо над песками стояло черно-синее. Звездное. Глубокое.
«Убийца, – дохнуло из мерцающей черноты. – Убийца».
Все здесь смотрело на Баталова с немым укором – дома, деревья, ночь. Само дыхание Олега словно напоминало ему об остановившемся дыхании тех, кто сгорел в огне неуправляемого термоядерного синтеза.
С некоторых пор Олег не мог спокойно есть. Садясь за стол, он всякий раз думал о тысячах грудных детей, которые так и не научились держать ложку…
«Девяносто восемь и девять десятых процента».
Было время, Баталов просил у Шлема силы избавить его от черной полосы, пронести мимо чашу последнего экзамена, но в ответ получал лишь молчание. Оказывается, по мере подвигов героям приходится совершать над собой все большие усилия. В конце концов, от героев ничего не остается.
Олег поднялся, отворачиваясь от горизонта. Пусть дети смеются, а не кричат от боли: «Горячо!» Пусть кошмар навсегда канет в небытие, словно его и не было.
