предпочитал кофе, пристрастившись к нему в последние пару лет, но президент Гарольд Ходсон полагал, что настоящий русский не пьет ничего, кроме крепчайшего чая, и всегда самолично угощал гостей из СССР лично же заваренным напитком без сахара. Василевский давным-давно привык к кофе с молоком и медом, но не видел никакой причины для того, чтобы мешать гостеприимному хозяину проявлять обходительное внимание, тем более огорчать его отказом. Чай так чай.
Президент принял его тет-а-тет, хотя обычно на их встречах присутствовала его жена Барбара, и очень часто — вице-президент.
Сегодня Барбары Ходсон не было, это могло означать все что угодно, от несерьезного отношения президента к вопросу до как раз наоборот — предельно серьезного и нежелания посвящать в суть разговора даже ближайшее окружение.
— Чай, напиток богов, данный нам специально для того, чтобы искать в нем убежища от суеты бытия…
Внешне президент был похож на «безумного профессора» из популярных в Америке историй в картинках — «комиксов». Пристрастие к белому, взлохмаченные седые волосы, непослушно торчащие в разные стороны, глаза, близоруко и доверчиво взирающие на мир сквозь стекла круглых очков в поцарапанной оправе. Высокопарный слог и склонность к отвлеченным велеречивым отступлениям. Он и выражался, как профессор провинциального университета, слегка выживший из ума добряк и наивный мечтатель.
Александр Михайлович до сих пор со стыдом вспоминал, как искренне купился на этот тщательно культивируемый образ. Слава богу, в ту самую первую встречу он был всего лишь помощником Молотова. А тот был старой прожженной лисой, ищущей каверзу в каждом слове и измерявшей успех по интенсивности возмущения в иностранной прессе. Впрочем, Василевский был не одинок, даже сограждане считали Ходсона кем-то вроде Рождественского Зайца, слегка полоумным, который раз за разом угадывает верные политические и экономические ходы и решения именно в силу того, что «не от мира сего». Было забавно наблюдать, как нация, закореневшая в глубоком материализме и практичности, поддалась коллективной магии веры в силу удачи.
Но если у президента САСШ и было что-то от «безумного профессора», так это прекрасное образование и энциклопедические познания во множестве сфер знания. И ум — изощренный, острый, как скальпель, безжалостный, как штык. Иного и не могло быть у того, кто уже четвертый срок вел Штаты через бурное и опасное море политики тридцатых-сороковых годов, спасая от удушающего кризиса.
— Отведайте, мой скромный друг. Отведайте.
Василевский послушно отведал. Тем более что оно того стоило — чай и в самом деле был великолепный. То, что ему сейчас было нужно — крепчайший напиток, изгоняющий из тела усталость и бодрящий разум.
Он еще раз окинул взглядом окрестности. Президент принял русского посланника не в Белом доме и не в каком-нибудь официальном здании, но в своей личной резиденции. На широкой и открытой веранде, окруженной тесным строем кипарисов. Василевский был привычен к советскому стилю политических совещаний вдали от шума и посторонних глаз — на дачах и закрытых точках. Но для американцев и персонально Ходсона это было нехарактерно. В живописных частных уголках решали, как правило, вопросы бизнеса, а не официальной политики.
— Благодарю вас, господин президент, ваш чай просто великолепен, — осторожно начал он.
Ходсон широко и искренне улыбнулся, излучая счастье и удовольствие от полученной похвалы.
— Признаться, при каждой встрече я удивляюсь вашему радушию и гостеприимству, — продолжил зондаж Василевский. — Но сегодня вы просто шокировали меня. Еще утром я мерз в самолете, — на этом месте его непритворно передернуло, — теперь же мы ведем беседу в этой обители покоя и уюта…
Он закончил предложение многозначительной паузой. Следовало выяснить, что скрывалось за встречей один на один вдали от всяческого официоза.
— Стремление укрыться от суеты большого города, мой друг, всего лишь тяга к покою, естественная для человека в моем возрасте, — добродушно и бесхитростно ответил Ходсон, но в его близоруко прищуренных глазах прыгали веселые чертики, а в морщинках у уголков рта таилась улыбка. Опытному Василевскому это сказало многое. Ни тени эмоции не могло проскользнуть вовне помимо желания президента. На мгновение Александру Михайловичу захотелось отбросить в сторону все тонкости и хитросплетения дипломатического этикета и завести предельно откровенный разговор. Но только на мгновение.
— Да, тяжкая ноша государственного деятеля зачастую утомляет даже лучших из нас…
«Нет, — подумал он, — ну как все-таки хорошо, что у меня оказались способности к изучению иностранных языков. Теперь можно вести разговор совершенно на равных, свободно ориентируясь во всех тонкостях и игре слов английского языка».
— Итак, что составит предмет нашего разговора сегодня? — спросил Ходсон, сделав глоток и внимательно глядя на Василевского поверх чашки, исходящей ароматным паром.
А вот теперь наступил самый важный момент. Василевский уже не один год трудился на дипломатическом поприще, он был умен и успешен. Но сейчас чувствовал себя идущим по тончайшему льду.
— Я бы хотел побеседовать об Англии…
Он замолчал, давая возможность Ходсону принять либо отвергнуть тему.
— Да, старая добрая Англия, — подхватил президент, — это весьма достойный повод для разговора. Но какой из аспектов интересует вас больше всего?..
Тема была принята и принята достаточно благосклонно, теперь уже президент сделал многозначительную паузу. Они перебрасывались словами, как шариками, сделанными из тончайшего стекла, осторожно отправляя собеседнику скупые, тщательно продуманные фразы и не менее осторожно принимая ответные. Со стороны их диалог мог показаться ни к чему не обязывающим разговором двух старых добрых друзей, но только со стороны. Здесь не было ни одного лишнего движения, ни одного слова, которое не было бы тщательно измерено, взвешено и только после этого — произнесено.
— Нежелание англичан примириться с неизбежностью весьма огорчает нас всех. Это неразумно и недальновидно.
— Всегда тяжело признать свои ошибки и принять их последствия. Прямой взгляд в лицо действительности — удел сильных.
— К сожалению, фактическое положение англичан не в полной мере соответствует их притязаниям.
— Друг мой, кто может объективно оценить соответствие желаемого и действительного?.. Только Всевышний, а Он весьма скуп на общение с нами, детьми Его.
— Быть может, быть может… Однако бывают времена, когда даже невооруженный взгляд позволяет оценить суть вещей, не говоря уже о более… специфических средствах.
— Не буду спорить, отсюда, из-за океана, видно гораздо хуже, нежели вам и вашим немецким друзьям. Строго говоря, отчасти я склонен согласиться с вами. Британский лев переживает не самые лучшие времена…
Улыбка — это было самое сложное. Она должна была быть легкой, как взмах крыльев бабочки, в то же время зримой, полностью и исчерпывающе отражать все тончайшие оттенки мысли хозяина, но при этом быть абсолютно естественной в каждый момент.
— Мы стремились всеми силами решить вопрос к всеобщему благу. Но, увы, наши старания раз за разом разбиваются о… некритическое восприятие английских лидеров.
— При некотором желании их можно понять, — дипломатично заметил Ходсон.
— Это факт, и ваше замечание справедливо. Но хотел бы отметить, что наши действия преследовали своей целью лишь защиту наших исконных интересов и самозащиту. Если же нам и приходилось иногда превышать разумную меру, то исключительно из опасения и отсутствия опыта.
— Быть может, быть может… Это дискуссионный вопрос, но, опять-таки, мы здесь можем быть недостаточно осведомлены о далеких событиях.
— Наилучшим образом о наших намерениях свидетельствуют наши последние предложения и действия. И мы, и немецкие товарищи хотели бы завершить этот неприятный и разорительный конфликт.
