Религиозный человек перекладывает свое бремя на Господа. Он верует, и, значит, пропуск в рай ему обеспечен. Так акцент смещается с личной добродетели и собственного поведения на веру. «Верьте в Господа, и спасены будете» — ведь это по сути дела означает: вы только объявите, что веруете, и ваши духовные проблемы разрешатся, а билет в рай вам будет гарантирован.
Религия, по существу, боится жизни, она есть бегство от жизни. Религия пренебрежительно относится к жизни здесь и теперь как к чему-то предварительному — предваряющему более полную жизнь вне этого мира. Мистицизм и религия считают, что пребывание здесь, на земле, — лишь краткий миг вечной жизни, а независимый человек недостаточно хорош, чтобы достичь спасения. Но свободные дети не воспринимают жизнь как краткий миг, потому что никто не учил их говорить жизни «нет».
Религия и мистицизм формируют нереалистичное мышление и нереалистичное поведение. Дело в том, что мы со всеми нашими телевизорами и реактивными самолетами гораздо дальше от реальной жизни, чем уроженец Африки. Конечно, и у аборигена есть своя религия, порожденная страхом, но он не бессилен в любви, не гомосексуален, не задавлен запретами. Его жизнь примитивна, но он говорит ей «да» во многих ее сущностных аспектах.
Как и дикари, мы устремляемся к религии от страха. Но, в отличие от дикарей, мы — кастрированное племя. Нам удается обучить своих детей религии только после того, как мы навсегда лишили их мужественности и сломили их дух страхом.
Мне довелось повидать немало детей, изуродованных религиозным обучением. Приводить эти случаи не имеет смысла, это никому не поможет. Да и потом, всякий религиозный человек, со своей стороны, тоже мог бы привести кучу примеров спасения в результате раскаяния. Если принять в качестве постулата, что человек — грешник и нуждается в исправлении, тогда приверженцы религии правы.
Но я прошу родителей взглянуть на жизнь шире, выглянуть за пределы своего непосредственного окружения. Я прошу родителей помочь возникновению такой цивилизации, которая не будет с рождения нести клеймо греха. Я прошу родителей уничтожить всякую необходимость исправления, сказав ребенку, что он рожден хорошим, т. е. не рожден плохим. Я прошу родителей сказать детям, что этот мир можно и должно сделать лучше, и направить свою энергию на то, что происходит здесь и сейчас, а не на мифическую вечную Жизнь, которая когда-то настанет.
Нельзя забивать детям головы религиозным мистицизмом. Мистицизм предлагает ребенку бегство от реальности — и в опасной форме. Мы все иногда испытываем потребность убежать от реальности, иначе никто никогда не прочел бы ни одного романа, не ходил в кино, не пропустил ни одного стаканчика виски. Но мы убегаем с открытыми глазами и очень скоро возвращаемся обратно. Мистик же склонен постоянно жить в таком отрыве от реальности, вкладывая все свое либидо[50] в теософию, спиритуализм, католицизм или иудаизм.
Ни один ребенок по своей природе не является мистиком. Вот случай, происшедший в Саммерхилле однажды вечером во время спонтанной театрализации. Он хорошо показывает, что если ребенок не запуган, то сохраняет естественное чувство реальности.
Как-то вечером я уселся на стул и сказал: «Я — святой Петр у золотых ворот. Вы — люди, пытающиеся войти. Вперед».
Они стали подходить, выдвигая разного рода причины, по которым я должен был впустить их. Одна из девочек сделала все наоборот и молила выпустить ее оттуда. Но подлинной звездой оказался четырнадцатилетний мальчик, который спокойно прошел мимо меня, посвистывая и держа руки в карманах.
Эй, — закричал я, — ты куда пошел?
Он повернулся и взглянул на меня: «А, — сказал он, — ты ведь тот самый новый работник?»
Что, собственно, ты имеешь в виду? — спросил я.
А ты что, не знаешь, кто я такой?
А кто ты?
Бог, — ответил он и, насвистывая, пошел в рай.
На самом деле дети и молиться не хотят. У детей молитва — это притворство. Я спрашивал десятки детей: «О чем ты думаешь, когда читаешь молитвы?» Все рассказывают одну и ту же историю — они неизменно думают о других вещах. Ребенок и должен думать о «других вещах», потому что молитва ничего не значит для него. Она навязана ему извне.
Из миллиона людей, которые каждый день возносят благодарение богу перед едой, 999 999 делают это механически, точно так же, как мы говорим «извините» или «простите», когда хотим пройти мимо кого-то в лифт. Но зачем передавать наши механические молитвы и наши заученные манеры новому поколению? Это нечестно. Нечестно и навязывать религию беспомощному ребенку. Ему надо предоставить полную свободу самому принять решение, когда он достигнет возраста выбора.
Однако опасность сделать ребенка жизнененавистником гораздо страшнее, чем мистицизм. Если ребенка учат, что определенные вещи греховны, его любовь к жизни должна превратиться в ненависть. Когда дети свободны, они не думают о других как о грешниках. В Саммерхилле, если ребенок украдет и предстанет перед судом своих товарищей, его никогда не наказывают за кражу. Все, что может случиться, — его заставят выплатить долг. Дети подсознательно понимают, что воровство — это болезнь. Они — маленькие реалисты и слишком разумны, чтобы верить в сердитого бога или соблазняющего дьявола. Порабощенный человек создал бога по своему собственному образу и подобию, но у свободных детей, которые смотрят в лицо жизни радостно и смело, нет необходимости создавать себе каких бы то ни было богов.
Если мы хотим сохранить детям душевное здоровье, то должны оградить их отложных ценностей. Многие, сами не слишком твердые , в вере, не колеблясь прививают своим детям убеждения, в которых сами сомневаются. Сколько матерей буквально верят в огнедышащий ад и верят в золотые арфы рая? Тем не менее тысячи неверующих матерей уродуют души своих детей, подавая им на тарелочке эти древние примитивные истории.
Религия процветает, потому что человек не хочет, не может взглянуть в лицо своему бессознательному. Религия делает бессознательное дьяволом и уговаривает человека бежать от его соблазнов, но осознайте бессознательное, и религия окажется не у дел.
Для ребенка религия почти всегда означает один только страх. Бог для него — это могущественный человек с дырочками в веках: он способен видеть тебя, где бы ты ни был. Ребенок часто думает, что бог может видеть и то, что делается под одеялом. А вселить в жизнь ребенка страх — наихудшее из всех преступлений. Такой ребенок навсегда говорит жизни «нет». Он на всю свою жизнь становится неполноценным, трусом.
Никто из людей, запуганных в детстве ужасами загробной жизни в аду, не может в этой жизни освободиться от невротического беспокойства о безопасности. Это так, даже если такой человек разумом понимает, что рай и ад — детские фантазии, основанные на человеческих надеждах и страхах. Эмоциональное уродство, приобретенное в младенчестве, почти всегда сохраняется на всю жизнь. Суровый бог, который награждает тебя райской арфой или сжигает адским пламенем, — это бог, которого человек создал по своему образу и подобию. Он есть сверхпроекция. Бог становится воплощением желаний, а сатана — воплощением страха.
Тогда то, что приносит удовольствие, начинает означать зло. Игра в карты, поход в театр и танцы проходят по ведомству дьявола. Слишком часто быть религиозным означает не знать радости. Тесная воскресная одежда, которую детей принуждают носить в большинстве провинциальных городков, — свидетельство склонности религии к аскетизму и наказаниям. Священная музыка тоже чаще всего печальна. Для огромного множества людей ходить в церковь — усилие, долг. Для огромного множества людей быть религиозными — значит выглядеть несчастными и быть несчастными.
Новая религия будет основываться на знании и принятии себя. В ней предпосылкой любви к другим станет подлинная любовь к себе. В такой религии не останется места воспитанию под знаком первородного греха, которое может приводить лишь к ненависти к себе, а следовательно, и к другим. «Тот лучше всех молится, кто больше всех любит все сущее, великое и малое» — так Колридж [51] выразил суть новой религии. В новой религии человек будет лучше всего молиться, когда он полюбит все — и великое, и малое в себе
