делают объявления на пыльном провинциальном автовокзале: «Внимание! Гражданку Зырянову просят подойти к кассе номер семь. Ульяна Зырянова, пройдите к кассе номер семь». «Зырянова?» — Ульяна Зорянова огляделась. Это про нее? На ВВЦ всегда проходили свободно. Какие тут кассы? Отовсюду опять неслись звуки нахлестывавших друг на друга мелодий. Не послышалось же ей? Вдруг справа от центрального проема Ульяна заметила бирюзовую стену, в которую врезан был еще один вход. Рядом с массивными металлическими рамами дверей мелькнула табличка «Касса № 7». Касс номер шесть или пять рядом не наблюдалось.
Пробираясь сквозь толпу, девушка пересекла площадь и оказалась у плексигласового окошка с просверленными для переговоров отверстиями и с поддоном для денег и документов.
— Здравствуйте. Тут по радио объявление было… — начала Ульяна.
— Ульяна Зырянова? — строго спросила тучная кассирша, занимавшая крохотное помещение от стены до стены.
— Зорянова.
— «Чужой сад»? Два билета?
— Я… я не знаю… — растерялась Ульяна.
— Все правильно. Два билета. Бери, пока дают, — прозвучал рядом веселый голос.
Обернувшись, она увидела студента. Если бы Ульяне пришлось вместить в одно слово то, как этот парень смотрел и выглядел, это было бы слово «сияние». Роста парень был невеликого.
— Чаво лыбисся? Меня бы хоть спросил. Почем билеты? А главное — куда?
— Нам все нипочем. А куда, скоро узнаешь.
— Может, я не решуся.
— Я в тебя верю, Ульяна. Пошли в тележку грузиться.
Тележка представляла собой охотничий джип-ветеран, выделявшийся в окружении избалованных городских авто. Штук двадцать фар, кабина и кузов расцарапаны и помяты.
— Едем на сафари? — с уважительной усмешкой спросила Ульяна.
— Только без оружия. — Соловец неожиданно для себя шмыгнул носом.
— Между прочим, я в платье.
— Отличное платье. Оно тебе не помешает.
— Даже не сомневайся.
В кабине тертого джипа оказалось неожиданно уютно: по-мужски обдуманный комфорт, исключающий все лишнее. «Во-первых, никогда больше не шмыгай носом! — в панике приказывал себе студент. — Во-вторых, ничего не получится, хоть шмыгай, хоть не шмыгай. Такая девушка не про тебя, сопляк».
— Пристегнись-ка, — попросил он. — И ничего не бойся.
Он повернул ключ. Музыка завелась вместе с двигателем.
— Ты простыл? Закрой окно, — попросила Ульяна.
— Может, я растрогался.
Ульяна порылась в сумочке и протянула пачку салфеток. «Ей неприятно или она мне сочувствует?»
— Лишь бы не разболелся, — сказала она просто. — Во сколько начало этого «Чужого сада»?
— Без нас не начнут. — Студент-музыкант не отрываясь глядел на разгоняющуюся дорогу; теперь он и впрямь растрогался.
Деревья аллей, трамваи, гаражи, редкие прохожие проносились по сторонам пестрыми лентами, негромко играло что-то цыганско-аргентинское, машина была надежна, а мальчик очень мил и вовсе не походил на знаменитость. Ульяна глубоко вздохнула и вдруг почувствовала себя беззаботной.
Дома, ангары, рельсы, асфальт — все приметы города остались позади. Машина мчалась по парку — или по лесу, как будто это была уже не Москва. «Почему мы едем не в центр, а в лес?» — выскочил было неугомонный чертик беспокойства, но опять, как и в первый раз, события опередили чертикову тень.
Сергей остановил машину у высокого плетня и заглушил двигатель. В наступившей тишине были слышны пересвист птиц, травяное шевеление ветерка, кузнечики, иногда бас тяжелого шмеля. Где-то далеко призрачно качнулась сирена «скорой» и затихла, словно и не было ее. Но власть сельских звуков была ничто в сравнении с властью запахов. Пахло скошенной травой, подсыхающими ягодами шиповника, землей, парниковой огуречной духотой.
— Сергей! Куда ты уволок беззащитную девушку?
— В сад. Не забывай, у нас два билета.
— Я думала, это какое-то шоу.
— Я тоже… — Студент сам не знал, чего ожидать от этой поездки, и клял себя за излишнее доверие к Басистому. — Будем надеяться, ничего ужасного…
Не успел он договорить, как из зарослей подсыхающей травы вырос старикашка в стеганом артиллерийском шлеме и с охотничьим ружьем, буднично торчавшим из-за плеча. Сторож вовсе не походил на столичного жителя.
— Стой! Кто там? Кто, то есть, здесь? — дохнул дед.
— Свои.
— Извини, сынок, недослышал.
— СВОИ!
— А, ну-ну. Так идите отсюда подобру, понимаешь, поздорову.
— Сереж, пойдем! — шепотом сказала Ульяна Соловцу.
— Дедушка, у нас би-ле-ты! Ульян, покажи!
Девушка не понимала, как могут быть связаны билеты с плетнем, вооруженным пенсионером и кузнечиками, но послушно достала из сумочки две яркие полоски плотной бумаги. На каждой полоске была изображена пара улыбчивых красных шариков, напечатано «Билет» и что-то совсем уж непостижимое:
Мысли Ульяны Зоряновой пустились в пляс. Как может билет пропускать в чужие владения? Хотя не в свои же владения входить по билетам. Далее, как понимать эти «запретные плоды»? И что означает один час тридцать семь минут?
Тут она обнаружила, что дедушка ушуршал обратно в травяные заросли, надорванные билеты судорожно зажаты у нее между пальцами, а Сережа топчется в нерешительности, очевидно подумывая вернуться в город.
— Слышишь, как пахнет? — Она потянула его за рукав. — Ну давай уже! Время пошло!
Они свернули за угол, в плетне наметилась калитка, окаймленная плетями хмеля. «Это Ботанический сад?» — подумала Ульяна. Шпильки ее туфелек тут же вязли в земле, прикрытой светлыми опилками.
— Может, разуешься? — предложил Соловец.
Но разуваться она не стала, пошла по дорожке на цыпочках. Запахи! Запахи! Запахи! Глаза хотели во что бы то ни стало обнаружить их источники. По обеим сторонам дорожки поднимались в человеческий рост цветочные шпалеры — стены из багровых, желтых, белых, рыжих гербер, а из-за них выглядывали причудливые фигуры, тоже сплошь цветочные: светло-лиловый заяц, ведьма из черных и белых лилий, благоуханный поросенок — из мелких розочек. Ароматы гудели по-пчелиному. Из-за ограды казалось, сад невелик, но изнутри он выглядел нескончаемым. Живые стены плавно изгибались влево вместе с дорожкой, и вдруг царство цветов кончилось, словно несколько шагов изменили время года. Шпалера отяжелела иссиня-спелыми виноградными гроздьями и одуряюще пахла «изабеллой».
— Как думаешь, — Ульяна понизила голос, — тут можно только смотреть?
— Это же чужой сад. Тут ничего нельзя. Но у нас билеты, помнишь? Хочешь виноград?
— Хочу. Только надо бы…
— Здесь все чистое!
— Откуда ты знаешь?
— Просто чувствую. — Он сказал это наугад, сознавая огромность работы, проделанной ради них.
