Новоорлеанский блюз

другой сощурен в щелочку, ноздри раздуты, губы вывернуты.

— Простите, — сказала она. — Вы застали меня врасплох. Это было чисто рефлекторно.

Вождь ничего не ответил. Его лицо будто окаменело. Подождав секунду, Бунми предложила:

— Придите в себя, я выйду. Когда вы… ну, понимаете… будете готовы.

Она и ее коллеги археологи сидели вокруг костра, когда вождь наконец вышел из палатки и нетвердой, заплетающейся походкой, на подкашивающихся ногах, направился к ним. Ночь была настолько темной, что его фигура с трудом различалась при свете пламени. Бунми молча размышляла о чем-то своем; она находила что-то притягательное в его характере, в нем приятно сочетались достоинство, застенчивость и гордость, и что-то подсказывало ей необходимость сохранить в тайне произошедшее, дабы избавить его от дальнейших унижений.

— Садитесь, — сказала она. — Хотите поесть?

Тонго сел, неловко подмяв под себя оставленную кем-то банку из-под пива.

Археологи тепло приветствовали Тонго (все, кроме того самого их коллеги, прокуренного гаром, которого у костра не было. Вероятнее всего, он спал в какой-нибудь канаве и видел такие сны, от которые даже гиена могла впасть в бешенство). Появление Тонго обрадовало этих молодых парней отчасти потому, что за многие месяцы, проведенные в Африке, они почти не встречались с местными жителями и были рады любой возможности пообщаться с африканцами. Но главным образом их великодушие было продиктовано тем, что на лице Тонго застыло выражение самоуничижения, а виноватые глаза молили о прощении — все это, несмотря на его высокое положение, располагало к общению с ним. Можете не сомневаться в том, что, когда они, вернувшись в Америку, будут вспоминать свою жизнь «в поле», униженный вид Тонго станет ярлыком, который они по доброте душевной будут вешать на каждого африканца.

Что касается вождя, то он очень скоро позабыл имена этих молодых парней, потому что они называли друг друга не по именам, а пользовались обращениями типа «Буд», «Чипс», «Джиди»[107], что ассоциировалось в представлении Тонго с известными американскими продуктами питания.

Они решили приготовить на ужин маисовую кашу, и Тонго попросил разрешения показать им, как варить настоящий замбавийский чадзе. Все с нескрываемым восхищением следили за тем, как вождь проворно перемешивает муку с холодной водой, затем вливает в чашку молоко, после чего снова месит до получения тягучей однородной массы, в которую затем постепенно добавляет кипящую воду. Бунми смотрела на кулинарное действо вождя с кривой усмешкой; ей доставляло удовольствие видеть, какие муки причиняет Тонго неловкое сидение на корточках, во время которого он терпеливо учит бородачей готовить чадзе без комков. Пока их внимание было всецело сосредоточено на стряпне, Тонго время от времени поглядывал на Бунми с выразительной улыбкой, получая такую же улыбку в ответ.

Во время еды Тонго с почтительным вниманием прислушивался к их спору относительно возраста экспоната С-14 и даже проявил интерес к их шуткам.

— Сколько археологов необходимо, чтобы ввернуть лампочку?[108] — с явной насмешкой спросил Чипе (а может, это был Буд).

— Не знаю, — ответил Тонго, поводя плечами.

— А мы и не вворачиваем лампочки, — заржал Чипе. — Пусть это делают другие, мы же делаем свои дела, а на досуге пытаемся представить себе, как бы мы вворачивали лампочки!

Археологи окидывали Тонго оценивающими взглядами, сопровождая их репликами типа «А ничего, да?», «Врубаешься?», а он улыбался широко и смущенно и время от времени утвердительно кивал головой.

— Все правильно! Все правильно! — восклицал он, а затем пояснял: — У нас, в Зиминдо, понятно, электричества нет. Поэтому мы не знаем всех тонкостей вворачивания лампочек.

Поначалу бородачи не могли понять, шутит вождь или принимает все за чистую монету, и только после того, как он слегка приподнял бровь, они все поняли и дружно расхохотались.

После ужина Тонго развлекал их историями, демонстрируя искусство прирожденного рассказчика. Он рассказал им о том, как однажды во время учебы в колледже его приятель-выпивоха Камвиле так напился, что вообразил себя Иди Амином[109] и набросился на преподавателей. Он рассказал о женщине из Зиминдо, в краале которой нашли больше пятидесяти пар украденной обуви, и о том, как селяне распустили слух, будто эта женщина к тому же еще и ведьма, родившая на свет чонгололо (этот рассказ много потерял, так как Тонго не мог припомнить, как по- английски чонгололо[110] ). Он поведал им о долго пребывавшем в безбрачии закулу, который по настроению мог управлять погодой, и о том, как он был убит молнией, когда подсматривал за ничего не подозревавшими новобрачными.

Тонго свернул небольшую самокрутку и пустил ее по кругу, предупредив бородачей о том, что последствием курения его травки может быть повышенное газообразование. Самокрутка пошла по кругу, а беседа перескочила на более вульгарный уровень (к чему Бунми отнеслась вполне терпимо), и вождь рассказал им про Мусу, закулу, который восторгался половой жизнью бабуинов (ввиду отсутствия собственного сексуального опыта). Своими рассказами он ублажал и самого себя — саднящая боль между ног все еще не проходила, однако чувствовалась уже не так сильно оттого, что он пребывал в центре внимания.

— Как классно быть вождем толпы гудо, — с энтузиазмом произнес он. — Никаких проблем с женами и детьми! Вы вольны выбирать себе любимую партнершу; для нее это будет означать только то, что ей придется укладываться под вас чаще других девушек. Вождь — он как бог: он может поиметь в один день столько женщин, сколько захочет, и ни одна не будет жаловаться, не будет просить новую юбку или деньги на покупку пары башмаков. Вы думаете, надо будет платить лобола? Конечно же, нет! Единственная причина, по которой вы можете встретиться с матерью девушки, это если вам в голову придет фантазия заняться любовью с женщиной постарше!

А что касается чонгве у гудо? Господи! Он имеет форму зонтика. Когда он встает, его покрывают бугорки, похожие на шипы звоко, и девушка даже не шевелится, боясь разрывов. Вождь в любое время может почувствовать желание вспахать новое поле, и вы смело можете биться об заклад, что и самки бабуинов позволят ему сделать все, чего он захочет. И поверьте мне, уж эти-то леди не протестуют и не дерзят!

Молодые люди, сидевшие у костра, весело хохотали. Их веселили не столько сами рассказанные Тонго истории, сколько то, как он рассказывал их: его глаза были широко раскрыты, и, жестикулируя, он красноречиво дополнял подробностями все действия, сопутствующие описываемому процессу. А Бунми? Она не могла сдержать веселья, слушая его бредни, наблюдая его мальчишеское хвастовство, живость и энергию.

— И они не бьют вас по кожоне, — с намеком произнесла она.

— Чего? — не расслышал все еще смеявшийся Тонго.

— Самки бабуинов. Они не наносят вам ударов между ног.

— Не только самки бабуинов, — сказал Тонго, переходя на серьезный тон. — Ну кто осмелиться ударить вождя по чоко? Мэйве! Для того чтобы решиться на такое, надо быть необычной женщиной!

Отношения между мужчинами сделались настолько теплыми, что мысль о том, чтобы спеть, пришлась всем по вкусу, и Джиди — а это был именно Джиди, поскольку борода, не полностью закрывающая лицо, отличала его от остальных археологов — вытащил гитару и начал бренчать на ней, используя всего три аккорда. Все бородачи дружно и фальшиво загорланили песни Пола Саймона[111], Боба Дилана[112] и других поп- звезд.

Бунми смотрела через пламя костра на Тонго, на лице которого улыбка держалась так же прочно, как одежда на крючке. Она, поймав его взгляд, что-то говорила ему глазами, и он отвечал ей красноречивыми взорами; вдруг они, как по команде, встали и отошли от костра. Сперва они стояли лицом к лицу, но это