логических неувязок не замечаешь, когда оглядываешься назад?
Я стал вспоминать: мой первый день в городе и дождь. Смерть дяди Тео и мое спасение. Кончита с ее юным лицом и дряхлым телом. Женщина с лестницы — Ама, — готовая предаваться любым безумствам с незнакомым человеком. Кардинал, строящий империю на фундаменте из совпадений и вонючих задниц. Паукар Вами — таким бессердечным, по моему разумению, может быть только вымышленный персонаж. Бесследные исчезновения людей, пропадающих, точно и не существовали. Что это, норма? Заурядно? Правдоподобно?
Ни в малейшей степени.
— Но как же могила? — схватился я за последний шанс. Мне очень не хотелось отказываться от единственной реальности, которую я ясно помнил. Говоря по чести, я предпочел бы оказаться не психом, а зомби; странный набор реальных воспоминаний лучше, чем полное их отсутствие. — Как ты объяснишь могилу? Как я выбрался наружу?
— Да, это, похоже, сложная задачка… — Она заулыбалась. — Нет, все просто. Твой гроб стоял открытый. Потом, вечером, накануне дня похорон, крышку завинтили, но пока неплотно. Должно быть, ночью ты ожил, сдвинул крышку, незамеченным выбрался из церкви и, сам себя не помня, побрел невесть куда. Не знаю уж, как ты выскользнул из города, как ты мог идти со сломанной шеей, чем ты питался и где жил все эти месяцы. Но это все объясняет, Мартин. С начала до конца, — просияла Деб. — Вполне возможно. Конечно, такое не каждый день случается, но вероятность есть.
— Но неужели те, кто нес гроб, не заметили, что он слишком легкий?
Я сознавал логичность ее рассуждений, прочно опирающихся на здравый смысл, но одновременно я явственно видел здания города, залы и кабинеты «Парти-Централь», лица Форда Тассо, Амы, Тео и Кардинала. Неужели разум способен сотворить ложную реальность, неотличимую от правды?
Может, и способен. Ведь я спокойно смирился с вариантом, будто мой рассудок обходился без прошлого и даже не замечал чистого листа на месте двух десятков лет. Так почему бы не признать за рассудком дар не только разрушать, но и строить, замещать царство тьмы царством света? Всякое действие рождает противодействие. Я утратил связь с реальностью и со своим прошлым — и пустоты пришлось заполнять моему рассудку. Вот он и сочинил для меня текущий момент, игровой мир, сценарий, который я должен был прожить в качестве персонажа, чтобы заново сформироваться, заново научиться жить, не навредить себе, пока мой рассудок занят собственным ремонтом и стараниями постепенно вернуть меня в мир нормальных людей.
— Гроб был тяжелый, — возразила Деб. — А несли его молодые парни, твои друзья — по-моему, только одному из них приходилось это делать раньше. Они и не могли заметить. — С каждой минутой, с каждым словом у Деб укреплялась вера в ее идею. Она была убеждена, что докопалась до истины. Я уже склонялся к тому, чтобы согласиться с ней. Фантазия, придуманный мир…
— Кладбище, — выпалил я. — Где меня хоронили. Оно отсюда далеко?
— Мили две.
— Мне туда нужно.
— Хочешь раскопать могилу? — спросила она.
— Да, хочу раскопать могилу, — подтвердил я.
Деб покачала головой:
— Вот что я тебе скажу, Мартин, не стоит этого делать.
— Почему вдруг?
— Это называется «осквернение». Нас могут посадить в тюрьму. И вообще… — нахмурилась она, — это же твоя могила. Не думаю, что у меня хватит духу…
— Деб, если ты права, это вовсе не могила. — Я сжал ее руки. — Деб, если ты права, гроб окажется пустым. Пустые могилы раскапывать не грешно.
— Даже не знаю… — От моей идеи ее явно передергивало, но она знала, что этого не избежать, и сама жаждала, чтобы ее уговорили.
— Деб, другого способа нет, — сказал я. — Иначе мы никогда не будем уверены до конца. Когда мы ее раскопаем и увидим, что она пуста, можно будет думать о дальнейшем. Все равно это дело всплывет — стоит мне объявить, что я жив, как вместо нас могилой займется полиция. Давай сделаем это сейчас, Деб. Давай опередим их и выгадаем время на подготовку. Может быть, это даст мне ключ и я выясню, что было со мной потом. Вдруг у меня память окончательно проснется.
Еще немного поколебавшись, Деб неохотно кивнула:
— Ты прав. Без этого нельзя. — Она посмотрела в окно. — Только давай подождем до ночи. Такие дела легче проделывать в темноте, — заявила она, точно всю жизнь занималась ограблением могил.
Чем больше мы обсуждали мою историю, тем больше склонялись к мысли, что Деб права. Я выжил благодаря инстинктам, но рассудок у меня помутился — вот мне и пригрезился год жизни в городе. Прямо- таки сериал «Даллас». Вот только мне самому эта версия казалась дурацкой. У меня в голове не укладывалось, что морок может быть таким осязаемым, таким реальным. Ладно бы, если бы у меня случались периодические приступы, если бы я погружался в свою искусственную вселенную и тут же выныривал из нее, как шизофреник с распадом личности…
Но галлюцинация была последовательной. Я мог отчитаться за каждый день, за каждого персонажа, за каждую мысль и встречу. Верно, что мир этот был странноватый и я, как теперь понимаю, вел себя в нем странно. Но он казался не менее реальным, чем этот. Никаких перескоков, никаких сбоев — если не считать последних двух дней: чудесное заживление ран, приезд сюда. Неужели помраченный рассудок способен на такую чистую работу?
То и дело я окидывал Деб испытующим взглядом. А она-то настоящая? Может быть, сон, завихрение в мозгах — именно городок Сонас? Может быть, Кардинал вломил мне сильнее, чем я думаю. В любой момент окажется, что я валяюсь на ковре в его кабинете и тешусь фантазиями, а охранники тем временем хватают меня за ноги и выволакивают в коридор, чтобы добить. Вот почему опасно тревожить ткань реальности: она легко распускается, и ты повисаешь среди бесконечных нитей, которые на самом деле — ядовитые и скользкие змеи, и за них не уцепишься — укусят.
Весь день мы проговорили о прошлом. Деб достала старые фотографии, снимки маленького мальчика с моим лицом, моих родителей, нас самих в ранней юности, моих друзей. Я на фоне школы — то в роли ученика, то в качестве учителя. Оказалось, что осязание надежнее зрения и слуха: прикасаясь к предметам — ключам, спортивным наградам, дипломам, книгам, — я вспоминал связанные с ними события, переживания и чувства. Они укрепляли во мне ощущение реальности этого города, этого дома, этого человека по имени Мартин Робинсон. Зато от слов, лиц и имен мне не было толку.
— А что, если гроб не пуст? — спросил я.
— Даже не думай, — отрезала Деб.
— Как же тут не думать. Что, если в нем кто-то лежит?
Она перестала возиться с фотоальбомами.
— Да пуст он, это точно! — убежденно заявила она. — Или ты не здесь? Ты же не можешь находиться в разных местах одновременно. Во всю эту фигню с призраками я вообще-то не верю. Ты не умер, а значит, тебя не похоронили. Иначе тебя бы здесь не было.
Аргумент неопровержимый.
— Но если…
— Мартин! — сердито уставилась на меня Деб, с силой захлопнув альбом. — Хватит об этом говорить. Этого не случится. Мы и так на пределе. Ты нас обоих с ума сведешь, если не перестанешь зря болтать. Нет там никакого трупа. Мы это докажем, докажем, что ты жив и здоров, а потом отправимся к психологам и врачам. Они помогут.
— Надеюсь, что ты права, — пробурчал я.
— Мартин, — парировала Деб, — я не могу ошибаться.
На кладбище мы отправились в десять вечера. За время пути — а идти было долго — мы оба изнервничались. Ночь выдалась холодная и темная — непроглядная, как моя память. Вначале мы шли поодиночке, стесняясь друг друга, избегая соприкосновений; но, осилив с полмили, сблизились и зашагали бок о бок — вместе было как-то теплее. Тяжелые лопаты прибавляли в весе на каждом шагу. Клубы пара,
