рыжая корова, привязанная к колышку, вбитому в землю. Я вдруг подумала, что этот Боро преспокойно пользуется одним и тем же ножом и для забоя скота, и для того, чтобы переворачивать жаркое, и для того, чтобы резать хлеб. Мне даже стало немного жаль стоявших у стойки солдат, которые, ни о чем не подозревая, ложками зачерпывали лук, нарезанный кольцами все тем же ножом, и приправляли им сэндвичи, приготовленные Боро.
Сидя за рулем, я почти не обращала на это внимания, но теперь голова моя окончательно разболелась. После шестого моего звонка бабушка наконец-то взяла трубку. От боли, которая усиливалась с каждым звуком ее голоса, сопровождавшегося странным резким эхом из-за слухового аппарата, у меня просто череп раскалывался. Затем в трубке что-то запикало, бабушка, видимо, убавила громкость своего слухового аппарата. На заднем плане послышался голос моей матери, тихий, но решительный. Она явно разговаривала с очередным утешителем, зашедшим ее навестить.
А бабушка истерически воскликнула:
— Его вещи пропали!
Я попросила ее успокоиться и объяснить все по-человечески, но она продолжала выкрикивать:
— Его вещи! Вещи твоего дедушки, Наталия! Они все… Когда твоя мать пришла в морг, ей отдали только костюм, пальто и туфли, но вещи… Все его вещи пропали! Они сказали, что их при нем и не было!
— Какие вещи?
— Господи, она еще спрашивает «какие вещи»! — Даже по телефону было слышно, как бабушка возмущенно всплеснула руками. — Ты что, меня не слышишь? Я тебе говорю: его вещи пропали — их наверняка украли эти ублюдки! И его шляпу, и зонт, и бумажник! Подумать только — украсть вещи у покойника! Нет, просто поверить невозможно!
Я-то как раз вполне могла в такое поверить, поскольку слышала подобные истории и у нас в больнице. Такое часто случалось с неопознанными покойниками, и персонал в этих случаях обычно получал самое минимальное взыскание. Но бабушке я сказала:
— Порой случается путаница. Это ведь, наверное, крохотная больничка. Кто-то там попросту не разобрался, чьи вещи, или произошла какая-то задержка с пересылкой. Может, они просто забыли отправить вам кое-что из его вещей.
— Наталия, но там остались его часы!
— Бабуля, прошу тебя, успокойся.
Перед глазами у меня было дедово пальто и «Книга джунглей», засунутая во внутренний карман. Мне очень хотелось спросить, цела ли эта книга, но бабушка, разговаривая со мной, еще ни разу не заплакала, и я боялась задать ей такой вопрос. Ведь после него она непременно разрыдалась бы. Возможно, именно в эти мгновения у меня и возникла вдруг мысль о бессмертном человеке, однако она была настолько мимолетной и незначительной, что вновь я вспомнила об этом странном знакомом моего деда лишь через несколько дней.
— Его часы!..
— У тебя есть телефон этой больницы? — прервала я бабушку. — Ты им звонила?
— Я без конца им звоню! — возмущенно ответила она. — Но никто не берет трубку. Там, наверное, никого нет. Господи, Наталия, они забрали его вещи! Его очки… Они пропали…
«Его очки, — думала я, слушая причитания бабушки. — Он протирал стекла, почти засунув их в рот и стараясь непременно хорошенько подышать на каждое, а потом тщательно полировал мягкой шелковой тряпочкой, которую всегда носил в кармане».
При этом воспоминании в мою грудь словно вползла чья-то ледяная рука, не давая нормально дышать.
— Что же это за место такое? Зачем он туда отправился? Чтобы умереть? — продолжала вопрошать бабушка, голос которой слегка охрип от крика и начинал дрожать.
— Я не знаю, бабуля, — сказала я. — К сожалению, я вообще не знала о том, что он собирался куда-то ехать.
— Ничего бы и не случилось, если бы вы не врали! Вам ведь обязательно надо было врать, вечно вы с ним о чем-то шептались, а потом он врал, ты тоже… — Было слышно, что мать попыталась забрать у нее трубку, но бабушка резким «нет!» пресекла эти попытки.
Я заметила, что Зора вылезла из машины, неторопливо потянулась, оставила сумку-холодильник на полу, возле пассажирского сиденья, и захлопнула дверцу. Цыганята, прислонившись к заднему бамперу, курили по очереди, передавая сигарету друг другу.
— Ты уверена, что дед никакой записки не оставил? — поинтересовалась я, и бабушка с подозрением переспросила, о чем идет речь. — Ну, просто записки, — сказала я. — Любой. Ты ничего такого не находила?
— Нет. Я же тебе сказала: ничего не понимаю. Почему ты спрашиваешь? — насторожилась она.
— А что дед тебе сказал, когда уезжал?
— Что поедет к тебе.
Теперь уже насторожилась я. Интересно, кто и что мог об этом знать? Много ли вообще было кому-то известно о намерениях моего деда? Он явно рассчитывал на многолетнюю привычку, издавна сложившуюся в нашей семье. Мы обманывали друг друга насчет своего здоровья и прочих неприятностей, щадя чувства близких и стараясь не давать им поводов для страхов и опасений. Например, в тот раз, когда моя мать сломала ногу, упав с крыши лодочного сарая в Веримово, мы с ней позвонили домой и сказали, что немного задержимся, потому что наш дом слегка затопило. Когда мою бабушку положили в кардиоклинику в Стрековаце, чтобы сделать ей операцию на открытом сердце, мы с матерью, пребывая в счастливом неведении, отдыхали в Венеции, а дед лгал нам по телефону, что все в порядке. Слышно было настолько плохо, что это уж точно мог быть лишь наш городской телефон, и никакой другой. Потом он вдруг заявил, что решил свозить бабушку на целебные источники в Люцерну.
— Ты мне скажи номер телефона той больницы в Здревкове, — попросила я.
— Зачем? — Бабушка все еще была исполнена подозрений.
— На всякий случай.
Отыскав в кармане какой-то смятый рецептурный бланк, я прижала его к стеклу телефонной будки. Вместо карандаша, правда, нашелся лишь какой-то замусоленный огрызок — явное влияние деда, это он привык использовать карандаш до тех пор, когда его уже и в пальцах-то удержать трудно.
Записывая номер телефона, я увидела, что Зора машет мне рукой, указывая в сторону Боро с его бифштексами. Затем, с отчаянием оглядев длинную очередь, она по бровке обошла грязную колею и встала за голубоглазым солдатом, которому на вид было лет девятнадцать, не больше. Парнишка окинул ее взглядом с головы до ног, потом тоже, правда исподтишка, то и дело поглядывал на мою приятельницу, пока Зора что-то ему не сказала. Ее слов мне, разумеется, слышно не было, но громовой хохот, которым разразились солдаты, стоявшие рядом с голубоглазым юнцом, я отлично расслышала даже в закрытой телефонной будке. Уши у мальчишки стали совершенно малиновыми. Зора быстро и удовлетворенно глянула на меня и продолжила как ни в чем не бывало стоять, скрестив руки на груди и внимательно изучая меню, написанное мелом на доске. Чуть ниже висела картина, на которой была изображена корова в пурпурной шляпке, очень похожая на ту, что паслась у дальнего края стоянки, привязанная к колышку.
— Вы сейчас где, девочки? — спросила бабушка.
— К ночи должны до Брежевины добраться, — сказала я. — Сделаем детям прививки и сразу обратно. Обещаю, что непременно постараюсь послезавтра вернуться. — Бабушка молчала. — Обязательно позвоню в ту больницу в Здревкове, — прибавила я. — Если туда можно будет заехать по пути домой, то я, конечно же, это сделаю и заберу дедовы вещи. Ты меня слышишь?
— Я все-таки не понимаю, каким образом получилось, что никто из нас ничего не знал. — Она явно ждала, что я признаюсь, вздохнула и продолжила: — Ты мне опять врешь. Ты-то наверняка все знала.
— Ничего я не знала!
Но ей, конечно, хотелось, чтобы я заявила, например: да, я заметила кое-какие симптомы, но не обратила на них внимания. Мол, мы с дедом поговорили об этом, и он меня успокоил. Сейчас я могла сказать все, что угодно, лишь бы ей не было так страшно от мысли, что дед, живя вместе с нами, чувствовал себя совершенно одиноким и без нашей помощи сражался со смертельным недугом.
