– Сейчас…
С заметным усилием Симон нагнулся и подобрал торчащую из снега палку, даже не вспомнив о своем посохе, который нес Циклоп. Видно, поганить не хотел. Палка примерзла, но от прикосновения мага ледяная корка зашипела, превращаясь в пар. Без лишних церемоний Симон ткнул палкой в сугроб. В ответ сугроб зашевелился.
Вопль ужаса застрял у Натана в горле.
5.
«Спи, Эльза…» – шептал ветер.
Послушная девочка, она спала. Костер прогорал. В седом пепле рдели багряные отблески. Постепенно гасли и они. Эльза не сразу замечала это. Встать, подкинуть дров – поступок, достойный героя. Да и дрова надо беречь. Соорудив кубло из одеял и лишней одежды, сивилла дремала в нем, как медведица в берлоге. Намотать на себя две пуховые шали; поверх шалей укрыться меховой накидкой, и наконец, кряхтя от усилий, натянуть тулуп, шитый на великана – такое волшебство и мышку превратит в медведя. Низкий поклон сестре-хранительнице: позаботилась, спасла. Пережитое кралось за Эльзой по пятам, и вот – догнало, лишило последних сил. Женщина, которая бежала, карабкалась, упрямо брела в кромешной тьме – исчезла. На смену ей явилась соня, тряпка, чуть живая бессмыслица. Эльза не знала, сколько времени провела в дреме. День? Два? Больше?! Какая разница…
Спи, Эльза…
Снаружи подмораживало. Должно быть, начиналась метель. В световые колодцы заносило рои снежных мух. Они сердито жужжали, бились о стены. Таяли, оплывая вниз синеватыми потеками. Ветер зажимал отверстия в куполе пещеры сильными, ледяными пальцами. Одно, другое, сразу два – так мальчишка играет на бузинной дудочке. Мелодия, полная уныния, гуляла под сводами. Мерзла, вздыхала; фальшивила. В укрытии было теплее, чем на открытом воздухе – добровольной узнице не грозила опасность, закоченев, умереть во сне. Но и согреться в полной мере не получалось. Кожа на лице стянулась, превратившись в маску. Ломило поясницу. Часто приходилось вставать по малой нужде – и, в дремотном отупении, тащиться в дальний угол, за спину каменному дракону. Эльза долго возилась с одеждой: расстегивала пуговицы, развязывала узлы. Присаживалась на корточки, стонала от рези и жжения – получалось не сразу. Застудилась, думала она. Вот беда. Надо… Придумать, что надо, а главное, как это сделать, не удавалось. Облегчившись, сивилла с трудом вставала: затекшие колени отказывались разгибаться. И все начиналось по-новой – пуговицы, узлы, поход обратно, в остывшее кубло… Ей стоило бы поблагодарить сонливость за упадок сил. В обычном состоянии Эльза – чистюля, каких мало – страдала бы от необходимости справлять нужду там, где ешь и спишь. Она страдала и сейчас, но вяло, словно эта неприятность происходила с кем-то другим. В первый раз, когда приспичило, сивилла хотела выйти из пещеры на уступ, но едва представила, что надо зажигать факел, тащиться по узкому ходу, умащиваться на снегу, вздрагивая от наглых поцелуев ветра…
Ну его, подумала она.
Вонь испражнений, невыносимая летом, по холоду мучила слабее. Иногда Эльза вообще переставала замечать, пахнет ли чем-то воздух, которым она дышала. Она проваливалась в сон, и видела мальчика Танни, последнего изменника – после него Янтарный грот не принял никого, если не считать погромщиков. Мальчишка был влюблен в нее. Это смешило Эльзу. Даже чуточку волновало. Милый, смущенный недоросль. Льняные кудри, синие озера глаз. Через пару лет девки станут гроздьями вешаться на парня, даром что беспал и крив. И работник завидный, семью прокормит… До погрома, сломавшего ритм привычной жизни, Эльза не сомневалась, что из мальчика выйдет отличный грузчик. Во сне Танни и вовсе был огромен – гигант, воплощение мощи. Спина и живот бугрились чудовищными мышцами, ноги походили на колонны, руки – на бычьи окорока. Склонив голову, он нес на плечах земной диск. Снег завалил землю от края до края, насыпав пушистый сугроб. В сугробе скрылось все: горы, моря, города, люди. «Хочешь?» – спросил Танни, и тряхнул землей, словно предлагая мир Эльзе. Она не знала, что ответить. А он все тряс, сердясь на ее молчание. Лицо Танни исказилось – вывернулись ноздри, вспухли губы. Он топал ногами, ужасно грохоча. Сугроб содрогался, падал хлопьями на пол пещеры. Эльзу терзал ужас. Когда снег осыплется до конца, станет ясно, что земля пуста. Ничего нет, ничегошеньки…
– Танни!
Сон сгинул. Дрожа от возбуждения, сивилла стояла на ногах. Она чувствовала себя, как после вещего припадка. Она и забыла, как это бывает. Обучившись грезам Янтарного грота, Эльза, подобно ее сестрам, утратила дар пророчества. Священного дыма ей вдохнуть не довелось, а видения, знакомые с детства, оставили сивиллу. Только янтарь; только верный
«Куда бежишь, глупая? – без слов спросил камень. – Останься…»
Выставив факел перед собой, как воин – булаву, сивилла нырнула во тьму хода, ведущего наружу. Это походило на безумие. Сонливость сменилась лихорадочной жаждой деятельности. Так бежала бы Эльза, позволь ей судьба спасти брата Игана – удержать на краю злополучной кручи, вцепиться, оттащить от реки… Казалось, опоздай она на этот раз, и земной диск рухнет в пропасть, соскользнув с плеч Танни, последнего изменника. Ход был узким, Эльза едва протискивалась между стенами. Ворох одежды превратил ее в толстуху. Кое-где доводилось прилагать усилия, чтобы сделать шаг вперед. Это напоминало роды. Младенец, Эльза выталкивала себя из темной утробы к свету, жестокому и негостеприимному. Гладкие стены хода лишь усиливали сходство с путями, какими движется ребенок в роженице.
На уступе ее встретила метель, и Эльза закричала.
Мало что видя в снежной кутерьме, она боком врезалась в стену из валунов, сложенную невесть кем на краю уступа. Это спасло сивилле жизнь, удержав от падения. Факел погас, превратился в бесполезную палку. Утро, подумала Эльза. Наверное… Небо взяла в осаду армия туч. В редкие просветы сочилась кровь зимнего солнца – бледная, водянистая. Вскрикнув от радости, ветер вцепился старухе-метели в космы, оттащил в сторону. Открылся скальный мост через ущелье, и люди перед мостом, бредущие к Янтарному гроту. Кто-то ехал на муле, а может быть, на низкорослой лошади…
– Танни!
Всадник вздрогнул. Обернулся, насколько позволяло седло; завертел головой. Пурга мешала ему, да и Эльзе пляска снега не давала рассмотреть всадника как следует. Но сивилла уверилась: это Танни. Его везут в грот под конвоем. Мальчик выжил в кровавой бане погрома; выжил единственно для того, чтобы умереть куда более страшным образом.
– Танни! Стой!
Тщетно. Он не слышал. Никто не слышал.
– Тебе нельзя в грот!
Пустые хлопоты. Крик тонул в вое ветра. Всадник спешился, заковылял рядом с лошадью, продолжая путь. Все взошли на мост. Один сопровождающий вел испуганную лошадь под уздцы, двое плелись сзади, глядя под ноги. Эльза кричала, но все без толку. Мост кончился, еще чуть-чуть, и люди скроются под сводами Янтарного грота. На счастье Эльзы, лошадь остановилась. Те двое, что замыкали процессию, вышли вперед. Встали над двумя-тремя низкими, продолговатыми сугробами, о чем-то переговариваясь. Дальний сугроб шевелился, но Эльза не стала тратить попусту драгоценное время. Швырнув факел прочь, она шагнула за край рукотворной стены, покрытый мерзлой наледью, и начала спуск.
«Сорвешься!» – предупредила насмешница-метель.
Сивилла не ответила.
Это случилось два года назад. Родители привели для размена сына – Янека Гульда, редкого неудачника. Парнишка не видел дальше собственного носа. Руки у Янека, по словам отца, росли из задницы. Если он брал чашку – пиши пропало, собирай осколки. Если же брал нож… Впрочем,
