усиливался во мне, я едва справлялся с его звучанием. Ярость, похоть; восторг и наслаждение. Моя суть – борьба. Я глушил Шебуба, потому что этого требовала природа Симона Остихароса. Он звучал со всё большим неистовством, ибо его природа – быть услышанным…
Дым свернулся клубком змей.
– Римингал сказал: искать подтверждения. Ну что ж…
Симон в задумчивости провел ладонью по шершавому камню стены. «И в тебе тоже – магия? Знания Ушедших? Или – они сами?» Камень не ответил. Сухой и прохладный на ощупь, летом он спасал людей от зноя без всякой магии, не пуская духоту внутрь. Напрасно дни, полыхая жарой, один за другим шли на приступ спиральных башен. Зимой же здесь было холодно, но терпимо. Если разжечь камин…
Камин Остихарос решил оставить в покое. Не за тем маг, покинув уют дома, спустился в нижний, подземный ярус башни. Тут Симон проводил наиболее опасные опыты. Стены, сложенные из блоков вулканического базальта, повидали такое, от чего содрогнулась бы сама преисподняя – и выстояли. Маг надеялся: выстоят и на этот раз. Или, на худой конец, станут могилой Симона Пламенного.
Он медленно обвел взглядом «камеру для опытов», словно видел ее впервые. Идеально круглая, два десятка шагов в поперечнике; считай, пустая. Лишь у дальней стены стояли грубо сколоченные стол и табурет. На столе – дюжина свечей, охра, мел и уголь. На стенах горели шесть смоляных факелов; в их пламени явственно сквозила зеленая нотка. Резкие, угольные тени обозначили два проема: вход с лестницы – и запасный выход, ведущий в камеру-соседку.
Камень пола, камень стен…
«Не потому ли мы, маги, так любим камень? Серебро, золото, слоновая кость, эбеновое дерево… Нет! Известняк и гранит, туф и базальт. В краях Н’Ганги всё строят из дерева и бамбука. Н’Ганга же возвел башню из песчаника, с облицовкой из плитняка. Каждый из нас подбирает камень по себе. Мои башни снаружи покрыты металлом. Но под ним – базальт и диорит, и облицовка из мрамора и сланца… Традиция? Или, сами того не сознавая, мы чуем скрытую в камне силу – и пытаемся заключить себя в ее кольцо?»
– Демоны, – громко произнес Симон. Голос дрожал, маг впустую боролся с волнением. – Музыка Ушедших. Тогда ад, обиталище демонов – скрипторий прошлой расы. Хранилище звучащих кристаллов; вернее, хранилище звука в чистом, нематериальном виде. Если так, демон должен возвышать дух, дарить новые переживания! А мы вытаскиваем их в тварный мир, вынуждаем принимать облик, соответствующий нашим страхам и ожиданиям…
Он прислушался. Звучало глупо.
Глупей, чем у Красотки.
– Мы используем демонов, как дикарь, нашедший лютню: он принимает ее за дубину и бьет по голове другого дикаря. Удивительно ли, что демоны, воплощаясь, несут смерть и разрушение? В лучшем случае – исполняют примитивные, животные желания того, кто сумел их обуздать…
Звучание демона, рассмеялось эхо. Тирьям-пам-пам.
«Что я делаю, старый дурак?»
Первые же слова призывающего заклятия отдались зудом в пальцах правой руки. Камень Шебуба, растворенный в крови, откликнулся на зов. Он готов был выпасть в осадок, как соль из пересыщенного раствора. Рука налилась ужасной, скальной тяжестью. Голос Симона окреп, взлетел к сводам камеры. Вопль достиг громового крещендо, и кривой нож в левой руке мага наискось полоснул по запястью, отворяя вены.
– Шебуб! Г’хаш уррагх, асситус видери!
Ярче вспыхнули факелы на стенах. Тягучие черные капли со стуком забарабанили по полу. Как смола, они искрились в свете факелов. Мельчайшие крупицы Шебубова камня, смешанные с искрами Симонова пламени, вспыхивали, гасли, загорались вновь. Капли жили своей собственной жизнью, ведя нескончаемую борьбу.
– Шебуб! Секхарра видери!
Миг, и призрак огромной, двуглавой фигуры возник в центре камеры. Шебуб Мгновенный не зря носил данное ему прозвище. Пламя факелов отшатнулось, пятная стены копотью.
– Шебуб! Л’асерра!
Призрак обрел плоть. От нижней правой руки отродья Сатт-Шеола остался короткий обломок. Широкая трещина змеилась по левому бедру. Из нее на пол с тихим шорохом сыпалась крошка – словно кровь, вытекающая из раны. Грудь демона изъязвили выбоины и сколы. Обе головы Шебуба с отчетливым скрежетом повернулись в сторону мага. Симон невольно отступил на шаг. Он узнал эти растрескавшиеся лики. Казалось, тысячу лет назад скульптор грубо вытесал из гранита лицо Симона Остихароса, повторив его дважды. Но прошли века, и трое варваров – ветер, песок и время – истерзали статую.
– Шебуб фуг’с’аннур!
В глотке Шебуба заклокотало. Так рокочет обвал в горах, сомневаясь: делаться лавиной или погодить. Одна голова неотрывно глядела на Симона, другая озиралась по сторонам. Как слабоумный ребенок, демон топтался на месте, переминаясь с ноги на ногу. Защитный круг, обычно вычерчиваемый на полу, отсутствовал. Руны-охранницы, амулеты-обереги, ветви белой рябины – ничего. Если дети Сатт-Шеола способны испытывать удивление, Шебуб – свободный – был удивлен.
– Я вызвал тебя не для битвы. И не для того, чтоб обуздать…
Симон понимал, что говорит глупости. Человеческая речь для демонов – пустое сотрясение воздуха. Но хранить молчание было еще глупее.
– Если ты создан, чтобы звучать, я хочу услышать.
Рокот усилился, наливаясь мощью.
– Звучи же! Звучи для меня!
Демон шагнул ближе, навис над жертвой. Рев Шебуба оглушал, лишая воли и туманя мысли. Симон Остихарос улыбнулся в ответ. Руки мага крыльями взмыли к потолку. С губ слетели властные слова, рождая в душе чувственный отклик. Повинуясь воле старца, камера подернулась рябью, как гладь озера под рассветным ветром. Кровь, пролитая Симоном, ударила с пола черным дождем. В струях мелькали искорки и крупинки камня. Дождь заплясал вокруг мага и демона – быстрее! еще быстрее! – заключив их в кровавый кокон. Мир вне кокона стремительно гас, истончался и мерк, подергиваясь мглистым туманом. Пол под ногами исчез, исчезли стены и факелы. Кокон выпал из тварного мира в безвременье, проваливаясь все глубже, сквозь ничто и нигде, без формы и названия. Минула вечность, и еще одна. Наконец пустоту заполнили переливы света, что пронизывал собой все, ничего не освещая. Маг и демон достигли Мерцающих Слоев Иммутара.
Холл геенны? Обитель демонов в их истинном облике?
Скрипторий Ушедших?
– Звучи для меня, Шебуб!
Здесь у Симона не было рта, чтобы произнести эти слова. Он был – мысль и дух, воля и пламя. Шебуб здесь не имел ушей, чтобы слышать, но он услышал и отозвался. Пожираемый демоном заживо, маг творил величайший подвиг в своей жизни – Симон не сопротивлялся. Это оказалось самым трудным. Весь опыт, все существо Пламенного, вся ярость его огня восставали против бездействия. Слабость – смерть! Демон – враг! Сражайся, прах тебя побери! Дерись, или умрешь! Справиться с собой было стократ тяжелей, чем справиться с демоном.
Укротить жажду боя. Сдаться. Позволить…
Симфония ярчайших, сверхчеловеческих страстей поглотила старца. Лишила собственных чувств и мыслей, паводком снесла последние барьеры, которые воздвиг тот, прежний Симон, не желающий сдаться без борьбы. Шебуб покончил с добычей, переварил ее, сделав частью демонической сущности. Чужое звучание разметало Симонову личность мириадами песчинок в неистовстве вихря. Гнев содрогался мраморной поступью барабанов, ненависть лилась темным ядом басов, а решимость взвивалась к небу крещендо труб и «гидры». Похоть плела сети из хора виол и лютен, капель арфы возносила эту низменную похоть до вершин божественной любви – и рушилось вниз острое, как нож, стаккато: неминуемая боль утраты.
Утрата.
Потеря себя.
