Сивилле стало жарко. Кого-то убьют. В пещере не так много людей, выбор невелик. Было сказано: «его» – значит, Эльза в безопасности. Вульм? Натан?! Или Циклоп имеет в виду постороннего, отсутствующего здесь человека?
– Я убью его. Надо что-то делать…
– Что? Скажи, и мы сделаем.
Циклоп повернул голову к Эльзе. Веки его сомкнулись еще плотнее. Во лбу, не скрыт повязкой, мерцал камень – черный-черный, как уголь. Он смотрит «третьим глазом», поняла Эльза. И содрогнулась от внезапной, обжигающе-ясной мысли: это «третий глаз» смотрит Циклопом. В озарении не было ни грана смысла, один страх.
– Кто ты? – спросил Циклоп.
– Ты забыл меня?
– Я не знаю тебя. Как твое имя?
– Эльза.
– Сиделка? Шлюха?
– Сивилла. Сивилла из обители при Янтарном гроте. Правда, грота уже нет. И обители нет. Погромщики сожгли все. Я – последняя…
– Грота нет, – повторили губы Циклопа.
Рот его искривился в горькой усмешке:
– Жаль. Я опоздала.
Я говорю с женщиной, поняла Эльза. Светлая Иштар, это безумие…
В черном камне закружилась снежная метель. На миг камень стал белым, мутно-искрящимся. Вскоре тьма вернулась: буран в ночи. Жилы вокруг розетки набухли синевой. Эльза испугалась, что сейчас Циклоп превратится в существо с обнаженным мозгом – и закричит: «Это моя башня!» Нет, все осталось по- прежнему: закрытые глаза, шепчущий рот, мерцанье «третьего глаза».
– Да, – сказала женщина: моллюск, прячущийся в Циклопе, как в раковине. – Я вижу. Ты – Эльза, он подарил тебе диадему. Его память… Я опустилась до того, что шарю по чужим шкафам. Впрочем, чего ждать от мертвой?
– Кто ты? – в свою очередь спросила Эльза.
– Спроси у него. Когда он очнется, – женщина дернула уголком Циклопова рта и поправилась: – Если он очнется. Я боюсь, что убью его, и не пойму, что сделала. Очень заметно, что я боюсь?
– Нет, – честно ответила Эльза. – Я боюсь гораздо больше.
– Дурочка. Славная маленькая дурочка…
– Я боюсь больше! – заупрямилась Эльза.
Почему-то сивилле казалось важным доказать свою правоту. Эльза смотрела, как капли пота стекают по лицу Циклопа, собираясь у крыльев носа в блестящие лужицы. И боялась так, что никакая женщина, мертвая или живая, где бы она ни скрывалась, не могла победить сивиллу в этом споре.
Циклоп молчал. Голова его повернулась вбок, камень уставился на Вульма с Натаном. Глухие к чужим разговорам, мужчины возились с костром. Сухие дрова прогорели, новые не хотели заниматься: шипели на углях, трещали, воняли сыростью. Изменник чиркал огнивом; охотник за сокровищами бранился хриплым шепотом. Не меняя позы, Циклоп протянул руку к костру. Задвигались пальцы: еле-еле, словно кисть робкого каллиграфа. От каждого движения в воздухе оставался едва заметный след. Губы дрогнули, рождая слова, неизвестные Эльзе. Она слышала сказанное не ушами, как все люди, а низом живота. Там, щекочась, ворочался мохнатый клубок, Костер вспыхнул.
– То, что нас не убивает, делает нас сильнее, – лицо Циклопа сморщилось. Эльза не сразу догадалась, что женщина-невидимка пытается закрытыми глазами указать вверх, на лоб, где мерцал камень. – Симон обожал эту спорную мудрость. А то, что нас убивает? И, убив, делает сильнее? Что скажешь, сивилла?
Эльза пожала плечами:
– Не знаю.
– Вот и я не знаю. Знаю другое: при жизни я бы разжигала костер втрое дольше. Устала бы, как собака. Огонь – дыхание Симона, мне он давался с трудом. Я была слабой магичкой, девочка. Посмотри на мои пальцы.
Пальцы левой руки Циклопа были тонкими, изящными. Под взглядом Эльзы они начали меняться, делаясь грубее. На первых фалангах, как и на тыльной стороне ладони, пророс рыжеватый волос. Стали короче ногти, утратив блеск. Женская рука опять стала мужской.
– Теперь ты видишь, что я убиваю его?
– Да, – кивнула Эльза.
– Я хочу просыпаться чаще и чаще. Мне хочется играть со своей силой, как мальчишке – с деревянным мечом. Испытывать силу, искать ее предел. Я едва сдерживаюсь. С каждым пробуждением я буду перекраивать его тело под себя. Возрождаться, восстанавливаться, желаю я этого или нет. Однажды я вернусь, и его не станет. Я уходила, я возвращаюсь, и меня трясет от ужаса. Он выносил за мной горшок. Варил для меня бульон. Кормил с ложечки. День за днем, год за годом. Чем я отплачу ему за заботу? Тем, что заберу последнее, что у него есть – тело? Я уходила, я возвращаюсь…
У него затечет шея, подумала Эльза. У нее? Какая разница, у кого, если обычный человек не способен долго лежать на спине, оторвав затылок от пола и прижав подбородок к груди! Попросить, чтобы она легла по-человечески? Чтобы она уложила Циклопа по-человечески?! Я могу сесть ближе, ей не придется вертеть головой, чтобы увидеть меня. Светлая Иштар, что за глупости лезут мне в голову!
– Я уходила, – губы Циклопа тряслись. Голос зазвучал выше, звонче. – Мы, маги, ближе всего к Ушедшим. Душой, не плотью. Кажется, я начинаю понимать… Око Митры сочло меня Ушедшей! Слабой, больной, ничтожной. Заключенной в тюрьме – теле, не способном на метаморфозы. Око пыталось излечить меня! Коверкало мое тело, терзая его изменениями. Так всадник гонит усталого коня – плетью и шпорами. Что ж, конь пал. Тело Инес ди Сальваре умерло, Око Митры сохранило душу покойной – и продолжило лечение.
Пальцы Циклопа нащупали запястье Эльзы.
Сжали: крепко, по-мужски.
– Для Ока Митры мое тело умерло… – метель снова взвихрила тьму камня, вросшего в лоб. Женщина, чья душа томилась в гранях «третьего глаза», шарила по чужим шкафам. – Да, я вижу. Я менялась и в могиле. Они сожгли мое тело, Симон и Циклоп. Лишь тогда Око Митры сочло мою плоть достаточно мертвой. Для Ока я выздоравливаю, набираюсь сил; я уже могу просыпаться, могу перекраивать Циклопа под себя. Я не хочу выздоравливать! Не такой ценой… Ты – его любовница?
Эльза отпрянула:
– Нет!
– Успокойся, девочка. Это не ревность. Он дорог тебе?
– Нет, – сердце билось, грозя сломать ребра. – Он – мой стыд. Он вернул мне рассудок. А я предала его ради другого. Ради подлеца и насильника по имени Амброз. Циклоп – мой стыд, и я не оставлю его.
– Амброз? Амброз Держидерево, королевский маг?!
– Вы знаете его?
– Думала, что знаю, – в глотке Циклопа каркнули вороны. Не сразу сивилла поняла, что это смех. – Говоришь, насильник? Он сильно изменился,
– Да.
– Расскажи обо мне Циклопу, когда он очнется. Пусть он поделится этим с Симоном Остихаросом. Есть мудрецы превыше Симона, но Симон – человек действия. Он что-нибудь придумает…
Речь загадочной женщины становилась все более внятной. Интонации обострились: ирония, напор, убедительность. Голос же дрожал все больше, как у больного лихорадкой. Стучали зубы, струйка слюны вытекла изо рта, застыв на побородке. Чувствовалось, что время гостьи на исходе.
– Запомни! Симон и Циклоп. Они должны…
Шея расслабилась. Голова упала назад, затылок с глухим стуком ударился о тряпье. «Мама…» – шепнул Циклоп голосом испуганного мальчика. И больше не произнес ни слова, пока Эльза сидела над ним, сжимая
