сухой выдолбленной тыквочки, прикрывавшей головку пениса. Огромный живот возвышался горой, конечности казались стволами деревьев. Четыре жены сидели вокруг него на коленях, каждая держала сосуд с топленым говяжьим жиром. Они умащали короля, покрывая его тело толстым слоем жира – от горла до лодыжек. Закончив, женщины поднялись и вышли через низкую дверь в задней части хижины, которая вела на женскую половину.
Тихонько напевая, шаркая ногами и покачиваясь в такт песне, вошли молодые жены. Каждая несла на голове обожженный глиняный горшок для пива, только наполнен он был не пузырящимся пивом из проса. Женщины опустились на колени по обе стороны Лобенгулы, и по знаку старшей жены каждая вытащила из горшка большой неотшлифованный алмаз. Они принялись украшать короля драгоценными камнями, выкладывая узоры, которые прочно держал на месте толстый слой жира. Работа шла быстро: женщины делали это не в первый раз. Под их руками Лобенгула преобразился, превратившись в какое-то мифическое существо – получеловека, полурыбу с блестящей чешуей.
Алмазы отражали свет костра, отбрасывая его на стены и крышу, – в глазах зрителей словно замелькали золотистые мушки. Ослепленные вожди удивленно закряхтели и повысили голос, хором воспевая короля.
Наконец жены закончили работу и тихонько уползли прочь, оставив Лобенгулу лежать на пышных мягких мехах. От горла до запястий и лодыжек короля покрывала блестящая кольчуга из бесценных алмазов; его грудь и живот вздымались и опадали в такт дыханию, и невообразимое сокровище ярко горело и сверкало.
– Вожди матабеле, принцы Кумало, восславьте короля!
– Байете! Байете! – загремели крики зрителей.
Потом наступило полное молчание: все ждали. У короля вошло в привычку раздавать награды после ритуального показа сокровищ племени.
– Базо! – звучно произнес Лобенгула. – Выйди вперед!
Молодой человек поднялся со своего места в самом заднем ряду.
– Байете, нкоси!
– Базо, я доволен тобой. Я исполню одно твое желание. Чего ты хочешь? Проси!
– Мое единственное желание – чтобы король знал всю глубину моей любви и преданности. Молю тебя, дай мне поручение, и если оно окажется жестоким, трудным и кровавым, то мое сердце и мои уста будут вечно воспевать короля.
– Клянусь королевским задом Чаки, твой щенок рвется к славе! – Лобенгула посмотрел на Ганданга, сидевшего в переднем ряду вождей. – И посрамляет тех, кто просит безделушки, скот и женщин.
Он на мгновение задумался, а потом хихикнул.
– В направлении восхода солнца, в двух днях пути от лесов Сомабулы, на высокой горе живет машонский пес, который воображает себя великим магом, неподвластным королю. Его зовут Пемба.
Из рядов старейшин послышалось шипение – все невольно втянули воздух. За последний сезон король трижды посылал отряды против Пембы, и трижды воины возвращались с пустыми руками. Пемба их всех выставил на посмешище.
– Возьми пятьдесят человек из своего старого импи, Маленький Топор, и принеси мне голову Пембы, чтобы я собственными глазами увидел его наглую улыбку.
– Байете!
От радости Базо одним прыжком перемахнул через седые головы сидящих на корточках вождей, легко приземлился возле костра и затанцевал ритуальный воинственный танец.
– Вот так я проткну мерзкого предателя, вот так вырву внутренности его сыновей!..
Вожди улыбались и снисходительно кивали, но в улыбках сквозило сожаление: ярость и огонь молодости давно остыли в их сердцах.
Лобенгула сидел на козлах повозки. Большой четырехколесный фургон длиной в двадцать четыре фута был сделан в Кейптауне из добротного английского дуба, однако на нем виднелись отметины, оставленные долгим тяжелым путешествием с юга.
Много лет фургон не двигался с места – сквозь спицы колес проросла трава. Парусина выцвела добела и покрылась коркой помета, оставленного гнездившимися на крыше курами. И все же навес служил защитой от солнца, а скамейка на козлах приподнимала короля над толпой придворных, охранников, детей, жен и просителей, которые толпились на огороженной частоколом площадке.
Фургон служил королевским троном, а площадка – залом для аудиенций. На аудиенцию должны были прийти белые, и по этому случаю Лобенгула облачился в роскошные европейские одежды. Расшитый золотом мундир когда-то принадлежал португальскому дипломату. Теперь золотые галуны потускнели, одна эполета оторвалась, рукава закрывали руки лишь до середины предплечий, а сам мундир не сходился на благородном брюшке короля дюймов на двенадцать. В правой руке Лобенгула держал церемониальное копье с древком из красного дерева и серебряным лезвием. Он махнул рукой, подзывая из толпы парнишку.
Подросток трясся от ужаса, голос у него так дрожал, что королю пришлось наклониться вперед, чтобы расслышать слова.
– Я подождал, пока леопард войдет в загон с козами, потом подполз и закрыл дверь, завалив ее камнями.
– Как ты убил зверя? – спросил Лобенгула.
– Проткнул его отцовским ассегаем сквозь отверстие в стене.
Мальчишка подполз к Лобенгуле и положил к его ногам пятнистую черно-золотую шкуру.
– Выбери три коровы из королевского стада, малыш, и отведи их в отцовский крааль. Скажи ему, что король дал тебе почетное имя. С этого дня тебя зовут «Тот, кто смотрит в глаза леопарду».
Ломающимся голосом подросток пропищал слова благодарности и попятился прочь.
Затем вышел голландец, самоуверенный гигант, и раздраженно сказал:
– Я уже три недели жду, пока король решит…
Его слова перевели Лобенгуле, и он заговорил, словно рассуждая вслух:
– Посмотрите – когда он злится, у него краснеет лицо, словно сережки на голове черного стервятника. Скажите ему, что король не считает дни. Кто знает, может быть, придется ждать еще столько же.
Лобенгула махнул копьем, отправляя голландца восвояси, взял стоявшую рядом на козлах бутылку шампанского и отхлебнул, проливая шипучую жидкость на шитый золотом мундир.
Внезапно лицо короля озарилось улыбкой, хотя голос прозвучал недовольно и ворчливо:
– Номуса, Дочь Милосердия, я послал за тобой еще вчера! Меня мучают страшные боли, почему ты так задержалась?
– Орел летает, гепард бегает, а моя скорость ограничена скоростью мула, мой король, – ответила Робин Кодрингтон, пробираясь по заваленной нечистотами земле. С помощью мухобойки она расчищала себе дорогу сквозь толпу, заодно больно ткнув одного из королевских палачей в черных накидках.
– С дороги, людоед! – чопорно заявила она. – Убирайся прочь, убийца детей.
Палач проворно отпрыгнул в сторону и злобно посмотрел ей вслед.
– Что случилось, Лобенгула? – спросила Робин, добравшись до фургона. – Что на этот раз тебя мучает?
– Ноги горят, точно их наполнили горящими угольями.
– Подагра, – определила Робин, пощупав распухшие конечности. – Ты пьешь слишком много пива, слишком много бренди и шампанского.
Она открыла сумку.
– Что ж мне теперь, от жажды умирать? Номуса, зря тебя так назвали: твое сердце не знает жалости!
– Как будто твое знает! – парировала Робин. – Я слышала, ты послал еще один отряд, чтобы убить Пембу.
– Он всего лишь машона, – засмеялся Лобенгула. – Пожалей лучше короля, у которого живот словно острыми камнями набили.
– Несварение! Чревоугодие убило твоего отца, и тебя тоже убьет! – укорила Робин.
– Ты меня еще и голодом уморить хочешь! Чтобы я стал тощим белым человечком, которого никто не
