висел на стене. Космическая девушка сидела рядом и позвякивала вилкой и ножом, разрезая причудливую тюркскую снедь.
И образ тревожной русской женщины в облезших мехах, и лукавой сияющей суламиты, что «отрожалась» и занимается нефтью, — и Константин.
Серая громада старинного храма, без росписей, что делает его безличным, индустриальным, грозным, неприютным. Кажется, дьячок-чтец, который шепелявит, и гундосящий батюшка, и хор неблагозвучных голосов, возносящих молитву, — постороннее, мелкое и случайное в храме.
И прихожанки в пальто с облезлыми воротниками, в беретах, и прихожане со спутанными бородами, и несколько освещенных теплым сиянием свечей открытых, круглых, румяных детских личиков — все исчезнет точно так же, как поколения молящихся, минует почти бесследно.
Парень в черной куртке-бомбере пировал в полупустом вагоне метро. Его ужин был незамысловат и словно списан с рекламного ролика: вылущил чипсы из пакетика, глотнул пепси, обстоятельно закрыл бутылку, картинным жестом, словно оружие, развернул шоколадку «Баунти» и заточил ее, погрузившись с головой в «Спорт-экспресс». Под бомбером проглядывала черная майка с оранжевой надписью «goth.ru». Что будет, если сейчас кликнуть на этот баннер, проползла мысль, — расслабленно, медленно, как поезд дальнего следования на подступах к столице.
Рядом читали роман «Эксклюзивный мачо», через двери кемарил старик в обтрепанной куртке, сбитых башмаках, словно позаимствованных из постановки пьесы Горького «На дне», и в черной трикотажной шапке петушком, надвинутой на самые глаза.
В вагоне колыхались запахи прелой человеческой плоти, мочи, они смешивались с ароматом дорогих тонких духов, от чего было тошно вдвойне.
Парень управился с «райским наслаждением»; не отрываясь от газеты, кинул в огромный красный рот пару подушечек жвачки и задвигал челюстями с сосредоточенным видом.
Синаксарь: Христос, «отойдя на вержение камня (Лк. 22: 41), помолился три раза, говоря: Отче Мой! если не может чаша сия миновать Меня, чтобы Мне не пить ее, да будет воля Твоя (Мф. 26: 42). И еще: Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия (Мф. 26: 39). Это говорил Он и по человеческой природе, и вместе с тем искусно обходя диавола, чтобы тот, считая и Его (простым) человеком из-за того, что Он может бояться смерти, не остановил (совершающегося) на кресте таинства».
Ксанфопул полагает, значит, что эта фраза до некоторой степени была уловкой… Ведь остановить совершающееся — значило помешать искуплению.
Редакция крупной газеты уязвила мое бедное хромоногое воображение. На диване под огромным клетчатым пледом лежал выпускающий редактор и ответственный секретарь, един в двух лицах, мужик лет сорока, со светлыми длинными волосами и в рубашке, верхние две пуговицы которой были расстегнуты. Вокруг него сидели девицы разного возраста. Пушистая в голубом свитере, стриженая, в короткой юбке с массивным золотистым сердечком на шее, рыжая, нога на ногу, ела салат из пластикового корытца. Выпускающий редактор и ответственный секретарь скучали. На столе стояли рюмки. Они поднимались и ставились уже множество раз, судя по обилию красных липких окружностей на оргстекле.
— У меня такая политика: хочешь не работать — не работай, хочешь выпить — выпей.
Одна из девушек, косоватенькая, но с тугой молочной кожей, меланхолично тянула тонкую сигаретку, две другие попеременно начинали хихикать. На стене висел плакат «Никогда не сдавайся!», лягушка, наполовину заглоченная аистом, сжимает лапами длинную тонкую шею птицы, а также «Лист гнева» со взбесившимся слоном — «в случае припадка ярости смять и швырнуть в угол». От этих устаревших еще лет семь назад шуток веяло таким пожелтелым вчерашним, что казалось, будто вся комната наполнена мутной жидкостью, где колыхались медленные водоросли девичьих волос и плавал дохлый кальмар сигаретного дыма. В углу маленькой комнатушки, в которой тем не менее помещалось три компьютера, торчала, несмотря на начало весны, искусственная елка, тускло отсвечивая запыленным красным шаром, и шевелюра мишуры колыхалась на сквозняке.
За революционные шалости выгнаны шесть семинаристов. Они распечатали на принтере самопальную листовку «Революционная партия нашего монастыря». Так и не восстановлены. Отец Иоанн сказал:
— Все же наместник прав, Сталин тоже вышел из семинарии. Шутки шутками.
Надежда удивлялась:
— А чего они не хотят прощения попросить? Посмиряться, между прочим, полезно.
— Ну, я им говорю, вы через время сами на все по-другому посмотрите. Нет, никто не хочет.
На сайт каждый день идут новые материалы. «Предстоятель Украинской Православной Церкви утвердил новый чин о недужных — вич-инфицированных», «Введенский храм в селе Братки заново отстроен на деньги жертвователя, бизнесмена», «По благословению епископа, в Буденновске состоялась пресс-конференция на тему». Что-то из всего разнотравья — проредить, что-то поправить, а что-то переписать.
Заходил Григорий, говорил Надежде:
— Понравился мне фильм, что ты давала. Смешной такой. Глупый.
— Как — глупый? — обескуражена она.
«Ставропольская духовная семинария: из ее стен вышли несколько тысяч священнослужителей, несколько десятков иерархов и девять святых новомучеников и исповедников». Новомучеников готовят. На фотографии вытянутые и круглые юношеские лица, румяные и бледные, с оттопыренными ушами и торчащими хохолками чубов. Так кто из вас будущий исповедник?
Я продолжала при всяком удобном случае листать заметки солдата, когда прочитывая две-три страницы подряд, когда выхватывая строчки: «Слава богу, «груза-двести» после той зачистки у нас не было», «Семен попал по-глупому. Перебило хребет, комиссовали».
Между строчек мелким почерком приписка: «Потом уже я узнал, что через три недели мирной жизни Сема выбросился из окна».
Перебило хребет. Буквы скачут перед глазами, играя в чехарду. Не ты один, Константин. Но тебе хребет не перебило — просто перелом позвоночника, сейчас лечат, ты выживешь, ты ведь — все знаешь, а он, Семен, не знал. И он себя убил. В умопомрачении. Пришел на память еще один Семен, Веников. Словно два мира — тот и этот. И если здесь мы действуем, то и там тоже. Или наши прямые отражения. Такие же, как мы. Мы и есть — сами. Возможно, они носят те же имена. И там, среди всех, конечно, есть Марина, может быть, даже Марина Зуева — не такое уж редкое сочетание, и если мы, Марины Зуевы, существуем, то, может, одна из нас там. И кто она? Кто я была бы, будь я там? И кто я — здесь? Вторая половина игральной карты, перевертыш, обрат. Подняла глаза и встретилась взглядом с двойником в черном ртутном квадрате московского монастырского окна, таким ярким, отчетливым, что сначала удивилась, не узнала: кто заглядывает с той стороны третьего этажа?
Покуда всматриваешься в зеркало, следи, как бы оно не всмотрелось в тебя.
Глава 7
Зефир
Сутуловатый бронзовый поэт между вывесками «Галерея «Актер»» и устарелыми «Известиями». Впрочем, добавилась бегущая строка: «А знаете ли вы, сколько пьют голландцы? Сто литров сока в год, двести литров чистой воды и триста пятьдесят два литра пива!»
А дальше на площади ошую — «Яндекс» сияет, одесную — «Рамблер» горит. Ярко-синяя реклама.
