Дорога на Берлин

Она ласково гладила шелковистые волосы девушки, и Ольга постепенно затихла.

Глава третья На балу

1

Привезенное Шатиловым известие о победе под Кунерсдорфом вызвало общее ликование. Словно отблеск славных петровских побед осветил русские знамена. Радость от Гросс-Егерсдорфа была омрачена постыдным отступлением Апраксина. Пальцигский успех казался недостаточно крупным. Но Кунерсдорф не оставлял сомнений: сам Фридерик был разбит здесь невиданно, хотя с ним были всё его лучшие генералы и огромная армия. И не случайность, не игра военного счастья решила эту грандиозную битву, а соревнование искусства воинского и доблести бойцов.

Было роздано множество наград. Салтыкова произвели в фельдмаршалы, всех участников сражения наградили особой медалью с надписью: «Победителю над пруссаками». Шатилов был сразу произведен в премьер-майоры[21]. Императрица обласкала его, канцлер Воронцов подарил ему золотую табакерку в форме рога. Его приглашали на все празднества. При дворе один бал сменялся другим, и ему приходилось бывать на каждом.

Недели через две после его приезда во дворце был назначен бал-маскарад. По излюбленному императрицей обычаю мужчины должны были явиться в женских платьях, а женщины, — в мужских костюмах. Алексей Никитич с отвращением напялил на себя доставленный ему наряд тирольской крестьянки и отправился во дворец.

Там было шумно и весело. В главной зале — «ротонде» — была устроена колоннада: всюду высились громадные зеркала, обвитые зеленью и цветами, висели восточные ковры, картины, прихотливые украшения. В углу стоял золотой слон, несший на спине великолепные часы и шевеливший ушами и хвостом.

Мимо Шатилова мелькнули две фигуры в платьях и маленьких масках и остановились немного поодаль.

— Говорят, сегодня одного воска в свечах на пятьдесят тысяч будет сожжено, — сказала невысокая, скромно одетая монахиня.

Шатилов вздрогнул: где-то он слышал уже этот голос. Отступив за кадку с фикусом, он стал прислушиваться. Теперь говорила вторая маска, изображавшая нимфу:

— Вы должны обязательно научиться играть в вист, милейший поручик. Самая модная ныне игра. Я никогда не расстаюсь с правилами оной. Вот извольте. — Откуда-то из недр широкого платья появилась тонкая книжечка в зеленой коже. — Называется сия книжка: «Новейший карточный игрок». Послушайте.

Нимфа полистала книжечку и медленно, с заметным иностранным акцентом начала читать:

— Ежели у вас четыре леве, старайтесь выиграть еще леве и остановить двойную. Потому что вы тем оберегаете полставки, на которую играете. Сила на козырях разумеется, когда вы имеете на них онер сам- четверть.

Монахиня рассеянно слушала.

— А вот еще интересный акцидент, — возбужденно говорила вторая. — Ежели у вас краля, хлоп и четыре, маленьких козыря, начинайте с маленького, поелику перевес в вашу пользу, что у вашего товарища есть онер.

Вдруг она прервала чтение и, наклонившись к уху монахини, отчетливо произнесла:

— Мне велено передать, что вами недовольны: вы слишком долго бездействуете. Император Иван еще в крепости.

Алексей Никитич подался, сколько было возможно, из кустов и напряг слух. Ошибиться было невозможно: то был Таген. Но как раз в этот момент раздался зычный голос церемониймейстера:

— Сейчас будет прочитана ода, написанная пиитом Михайлой Ломоносовым по случаю Кунерсдорфской виктории.

Ее величество приглашает гостей проследовать в соседний зал.

Все хлынули к дверям, и Шатилов, к великой своей досаде, был оттиснут от столь заинтересовавших его масок.

В зале, где было назначено чтение, было тесно и жарко. Полукругом были расставлены золоченые стулья; в первом ряду сидела императрица. Она была тоже в мужском костюме, но без маски. На небольшом возвышении, крытом красным бархатом, стоял плотный человек в напудренном парике — актер придворной труппы. В руках у него был свернутый в трубку лист плотной бумаги. Когда все расселись, он развернул лист и громогласно возгласил:

— Ода тысяча семьсот пятьдесят девятого года на победы над королем прусским.

По залу пронесся тихий возбужденный говор. Елизавета Петровна сделала жест рукою, призывая ко вниманию, и в наступившей тишине актер начал декламировать.

Шатилова раздражала его напыщенная манера, к тому же он был поглощен отыскиванием заинтересовавших его незнакомцев и почти не слушал, но постепенно слова оды стали проникать в его сознание:

Парящий слыша шум орлицы,
Где пышный дух твой, Фридерик?
Прогнанный за свои границы,
Еще ли мнишь, что ты велик?—

пафосом выкрикивал декламатор, размахивая руками и переходя от трубных звуков к тихому шопоту. Но Алексей Никитич уже не обращал на это внимания и жадно вслушивался в смысл читаемого:

Еще ль, смотря на рок Саксонов,
Всеобщим дателем законов
Слывешь в желании своем?

— Всеобщим дателем законов… — повторил кто-то рядом с Шатиловым. — Ах, славно, глядишь, написал!

Лишенный собственныя власти,
Еще ль стремишься в буйной страсти
Вселенной наложить ярем?

Сосед Шатилова был совсем вне себя. Он даже сдвинул прикрывавший его голову женский парик и, поскребывая ногтями по обнаружившейся лысине, бормотал:

— Ведь как сочинил! В буйной страсти вселенной наложить ярем…

— Вы бы, сударь, парик поправили, — с невольной улыбкой сказал ему Шатилов.

— Ох! Ох! — испуганно проговорил тот, хватаясь за голову. — Благодарствую, милостивый государь. А то бы не миновать беды.

Он доверчиво протянул руку Алексею Никитичу.