нежно обнявший юную золотоволосую деву, которая прижималась, как птичка, к железной груди воеводы. Ветер, набегая из степи, крутился около стен бестолковыми вихрями, раскидывая легкие, как шелк, длинные светлые волосы то в одну, то в другую сторону. И со стороны казалось, что вокруг прижавшихся друг к другу людей вьется золотое облачко, необыкновенным сиянием окружая их головы, склоненные в тихой печали. Словно ожившая икона, они сидели неподвижно с просветленными лицами, и все вокруг: и вечная степь с ковыльными волнами, и старая башня, щурившая бойницы на вечернее солнце, – все говорило, что они здесь были целую вечность и еще столько же останутся, застывшими в неподражаемой позе удивительной гармонии духа и тела.
Но вскоре Радмила встрепенулась, тихонько отодвинувшись от воеводской груди, и, посмотрев глубокими темными глазами, тихо сказала:
– Ты же знаешь, я его отмолила только до вечера, и если я сейчас остановлюсь, то он сегодня же ночью умрет окончательно.
– Оставь его, – потемнев лицом, прогудел воевода. – Пусть его судьбу решают боги, посмотри, сколько на нем ран, а он все живой; стало быть, за него на небе и без нас много заступников. Если жить ему суждено, то он и без тебя выживет, а ты помни, не забывай, что тебя ждет, если ты все доведешь до конца. Жизнь твоя пропадет, если хоть что-нибудь не сойдется, и обратного пути уже не будет.
Колдунья опустила глаза, но по ее лицу старый воин догадался, что она давно уже все решила и что теперь уже никакой здравый смысл не сможет достучаться до женского сердца с его непостижимой загадочной сутью.
– И что он тебе дался? – батько тряхнул девушку за плечи. – Зачем он тебе?
– Я же сказала: суженым будет, – Радмила снова засмеялась, устремив свой взгляд в небо и откинув волосы назад. – Может, это судьба… моя судьба, и его тоже.
Воевода встал на ноги и, нахмурившись, отвернулся в сторону, сжимая свою бороду огромной пятерней.
– Скажи, чтоб принесли на бойцовский круг копья, рогатины и мечи, – сказала колдунья. – И пусть все воины будут там, и коня приведут моего суженого…
– Так хазары сейчас явятся, – не оборачиваясь, ответил батько вдруг совершенно безразличным голосом.
– Не будет хазар, зови воинов всех и не бойся.
Воевода посмотрел искоса на запрокинутое к небу лицо с чужими стеклянными глазами и пошел хлопотать да собирать свое маленькое войско, стараясь не думать о том, что будет потом и что ждет его самого, если кто-либо проболтается о запрещенном христианами колдовском ритуале заклинания смерти.
Вскоре все воины сошлись к бойцовскому кругу. Это место представляло собой небольшой холмик с плоской макушкой, по сторонам от которого с севера и с юга торчали два кола. К южному колу привязали беспокойного Дымка. Угрюмые и молчаливые воины встали, окружив холмик двумя кругами. Молодые встали с внешней стороны, образовав круг жизни, а старые – с внутренней, образовав круг смерти.
За рекой маячили хазарские всадники, то накатываясь на берег, то отходя снова в степь, но никто не обращал на них никакого внимания. Воевода принес две братины, полные медовухи, и пустил их по рукам; одну в круг жизни, а другую в круг смерти. Одна братина стала двигаться посолонь, а другая против движения солнца. Воины пронесли братины по кругу, выпив всю медовуху, и запели древнюю воинскую песню, которая прославляла отвагу, доблесть и Светлых Богов, дарующих великую силу жизни.
Никто не заметил, как внутри круга смерти оказалась Радмила. На ней было расшитое ритуальными узорами платье с длинными до земли рукавами. В ее руках дыбили серую шерсть две волчьи шкуры с оскаленными мордами. Одну шкуру она кинула воеводе, и тот привязал ее к седлу Дымка. Потом она сложила в центре бойцовского круга крест из рогатин, положив по две рогатины остриями на каждую сторону света, и покрыла середину креста волчьей шкурой, расположив ее мордой на север. Четыре меча она положила рукоятками на концы креста так, что получилась свастика, или знак солнцеворота, закрученный посолонь.
Колдунья села на волчью шкуру в центр круга и достала из кожаной сумки соколиные перья. Губы ее быстро зашептали заклинания, глаза затуманились, тело стало монотонно раскачиваться из стороны в сторону. Не переставая тихо бормотать, она стала срезать пряди своих волос то с правой, то с левой стороны и привязывать ими соколиные перья к наконечникам копий. Когда вся работа была закончена, она сплела по две тонких косицы справа и слева, ввязав в свои волосы соколиные перья. Потом взяла копье и, покрутив его между ладоней, воткнула древком в землю. Так она поступила с каждым копьем, установив вокруг бойцовского круга частокол из восьми копий, воткнутых остриями вверх. К девятому копью она привязала вместо соколиных перьев какие-то косточки и воткнула его около северного кола.
– Теперь несите, – прошептала она мертвенно-бледными губами.
Ворона положили на волчью шкуру в середине креста. За его затылком скалилась волчья пасть, словно зверь все еще скакал с полумертвым седоком на спине. Радмила зажгла четыре дымных светильника у изгибов лучей свастики и, мерно ударяя в бубен, пошла, пританцовывая, обходить частокол копий. В такт ударам ее бубна стали двигаться воины, которые теперь были все обнажены по пояс. Каждый держал в шуйце[44] красный щит, а в деснице меч. Низко наклонив голову к щиту, воины монотонно пели непонятные слова древнего напева. Низкие бормочущие звуки заставляли вибрировать дерево щитов, отзываясь гулким рокочущим эхом, похожим на раскаты далекого грома[45]. Десятки ног, отбивая ритм, заставляли содрогаться земную твердыню. Клинки рогатин, лежавших рядом на земле в основании свастики, стали легонько позванивать, словно глубоко под землей кто-то пробегал быстрыми пальцами по тугим от напряжения невидимым струнам. Через каждые три шага воины ударяли мечами по умбонам щитов, и закаленное железо клинков рождало пронзительный, бьющий по нервам металлический крик.
– Соколы мои, соколы! – пронзительно закричала Радмила, взмахивая длинными рукавами, как крыльями. – Летите с моря синего, через степи широкие, до горы Алатырь, к отцу небесному Сварогу, отыщите там душу моего суженого, на лугах небесных, средь садов прекрасных Священного Ирия. Окликайте моего суженого, позовите его с небесных лугов на земные луга, поманите его не златом, не серебром, не хмельными медами, а моими устами, поцелуем моим девичьим, слезами моими горькими.
Радмила быстро побежала босыми ногами по мечам свастики, взмахивая руками с вьющимися длинными рукавами и неустанно ударяя в свой бубен. Сделав круг, она снова прокричала свое заклинание, и из ее груди вырвался протяжный и поюще-стонущий звук, похожий на оборванное слово песни. Вдруг с самой вышины сияющего неба слетел в точности такой же поющий вскрик стремительной птицы, потом другой, и еще один. Колдунья, не останавливая бега, подняла лицо свое к небу и увидела вьющихся кругами над ее головой четырех соколов. Пряди ее волос с соколиными перьями, привязанные к наконечникам копий, затрепетали на ветру, потом взметнулись вверх и закрутились в невидимом бешеном вихре.
– Дорога Светлых Богов открылась! – закричала колдунья, подняв руки к небу и сверкая глазами, и упала на колени. – Боги внимают вам, внуки Даждьбога, отдайте свои молитвы ветру, и боги услышат вас!
Она повернулась лицом к солнцу и стала причитать, раскачиваясь из стороны в сторону:
