лихорадочно соображая, что же теперь ему делать. Сотня, тем временем, даже не заметив этих потерь, со всей яростью устремилась к броду. У кромки воды еще несколько всадников, взмахнув руками, слетели со своих седел, но это уже не могло остановить силу, влитую сотнями тел в один таранный удар. Тучи брызг взметнулись в сумрачное небо от бьющих в безумном исступлении десятков копыт. Вдруг весь передний ряд лошадей опрокинулся, скидывая с себя всадников. По упавшим лошадям и людям, не останавливая бега, уже мчались другие и тоже валились с ног. Так натянутая под водой сеть сделала свое дело, сломав передние ряды сотни. Но накопленная разбегом сила движения конной лавины была так велика, что даже это не смогло ее задержать. По упавшим мчались вперед другие, продолжая неудержимый натиск. С телег навстречу печенегам встала стенка щитов, и блеснул неровный ряд клинков рогатин и копий. Русская сталь едва успела сверкнуть в неровном свете мечущегося огня, как конная лавина ударилась в заслон, накрывая все своей темной шевелящейся массой.
– Эх, не выдержат ребятки, – вздохнул Верен.
– Что будем делать, старшой? – откликнулся ушкуйник, обнажая меч.
– Погодь, сейчас все втянутся, так в спину и ударим.
Но это «погодь» не заставило себя долго ждать, так стремителен был разбег и удар конной сотни. Печенеги почти всей своей массой заполнили брод, упершись в преграждавшие выход телеги, где отчаянно бились русичи.
– Давай, ребята, отомстим за товарищей! – закричал Верен, поднимая меч и пришпоривая жеребца.
Словно злой демон или бог войны, карающий неугодных ему воинов, старшой врубился сзади в ряды печенежской сотни. Двоих, что были с краю, он убил сразу же одним круговым ударом, причем второго едва достал, полоснув по шее лишь самым острием меча. Клинок, скользнув по касательной, крутанул отрубленную голову, и старшой на мгновение увидел страшное лицо с выпученными глазами и рот, разорванный беззвучным криком. В следующий миг фонтан крови из перерубленной шеи поглотил ужасный лик в своей клокочущей пучине, но он этого уже не видел, устремившись на новых врагов. Дальше вдоль задних рядов, безнаказанно поражая печенегов в спину, поскакал один из ушкуйников, а Верен, опасаясь, что поубивают всех его ребяток на заслоне, повернул жеребца в самую гущу вражеских воинов, стремясь рассечь сотню на две половины и пробиться к своим на подмогу. Следом за ним не отставал второй ушкуйник, беспощадно разя врагов в спину. Невозможная и просто безумная затея для горстки воинов, вставших против стократно превосходивших числом врагов, но в этот момент он об этом даже не думал, превратившись в одно орудие смерти, беспощадное и злое, неутомимо ищущее себе все новых и новых жертв. Рука его молниеносно наносила удар за ударом, и, казалось, меч сам ведет его через битву, а он лишь поспевает за ним, отдавая ему свои силы. Направо и налево от Верена летели отсеченные печенежские головы, но окутанные полумраком и облаком водяных брызг враги не сразу сообразили, что произошло. Когда печенеги заметили, что рядом с ними валятся с коней их товарищи, было уже поздно: Верен и скакавший за ним ушкуйник прокосили в их рядах широкую дорогу от печенежского берега и почти до самого заслона. Только увидев русские копья, он повернул жеребца обратно, крикнув на ходу:
– Не робейте, братцы! Помощь идет!
То, что эта помощь – всего лишь горстка бойцов, он и не думал. Следом за ним, вдоль прорубленной дороги, все еще падали с коней обезглавленные тела, и казалось, что он не один, а за ним целый ряд невидимых воинов продолжает нещадно рубить печенегов.
Грозный голос, прогремевший вдруг совсем рядом, сверкающий огромный меч и свирепый вид разъяренного Верена заставили дрогнуть кочевников. И вовремя: русских воинов уже сбросили с телег, и они, сбившись в кучу, едва отбивались от наседавших врагов. Еще немного, и участь их была бы решена под печенежскими саблями, но тут они воспрянули духом.
– Русичи, вперед! – закричал один из них.
– Русь! Русь! – откликнулись яростным криком другие.
Горстка израненных людей, почти раздавленная многотонной массой конной лавины, вдруг отчаянно рванулась навстречу безумной ярости огромного существа, образованного из сотни взбешенных животных, стремящихся опрокинуть и растоптать русских воинов, и сотни разящих клинков, посылающих им сотню смертей одновременно. Но меч Верена, ворвавшись в самую середину этого существа, заставил его выть от боли и кричать предсмертными криками, и оно, бессмысленно растеряв свои силы в судорогах испуга, растерянно попятилось, словно забыв, что именно оно должно победить в этой неравной схватке. А русские копья все теснили и теснили печенегов, заставив их отступить за заслон из телег. Но дальше дело не пошло: дрогнувших воинов степей стали подпирать задние ряды, и натиск русских захлебнулся. Еще какое- то время печенеги топтались на месте, отбиваясь от ушкуйников, оставленных в заслоне, но долго так продолжаться не могло: возникшее хрупкое равновесие в любой момент могло быть нарушено, и нетрудно было догадаться, кто при таком численном перевесе должен был, в конце концов, одолеть.
Верен вовремя повернул своего жеребца, потому что, отзываясь на предсмертные крики, конная масса развернула часть своих копейных клинков внутрь, чтобы сжать старшого в смертельных объятьях. Он едва сумел выскочить обратно на печенежский берег, как за ним и скачущим рядом с ним ушкуйником хлестко ударили несколько длинных копий. Но Верен, прекрасно владея мечом и левой рукой, заранее перехватил щит в правую руку, приказав при этом ушкуйнику держаться слева и прикрывать его. Они вдвоем так близко скакали, отбиваясь щитами и разя врагов мечами, словно превратились в одно четырехрукое и четырехглазое существо, неутомимо и щедро рассылающее смерть во все стороны.
Доскакав до печенежского берега, они обернулись и увидели стену копий развернувшейся к ним полусотни кочевников. Не могло быть и речи, чтобы повторить удар, и Верен, окликнув второго ушкуйника, поскакал прочь от брода, надеясь увести часть печенегов за собой. Но когда свет от горящего на берегу бочонка остался позади, он еще раз обернулся и понял, что его обманка не прошла. Притворное бегство было любимой хитростью кочевников, и они на нее не поддавались.
Еще раз развернув коней, Верен вместе с ушкуйником пустили их вскачь и остановились только на границе света и тьмы, недалеко от горящего на берегу бочонка. Бой на переправе все еще шел, но теперь то, что осталось от сотни, не имело прежнего неукротимого напора. Часть упавших в самом начале воинов была потоптана лошадьми. Кто-то был еще жив, кто-то из раненых выбирался на берег, проклиная все на свете и оглашая ночь ужасными стонами. Но и с Вереном не было второго ушкуйника, судьба которого была неизвестна. Неизвестно было также, сколько смогут продержаться защитники брода. Печенегов все еще было много больше, чем русских, и только посеянное в их душах смятение мешало им быстро одержать победу.
– Давай бить через головы, – Верен изготовил лук, – в спины тем, кто стоит как раз против телег.
Вдвоем они стали пускать из темноты стрелы в спины печенегам, ведущим бой с русским заслоном. Слегка приподнятый берег позволял им видеть, как вначале один, потом другой, а следом еще один, печенеги стали падать. И вдруг, то ли сотника их убили, то ли нервы их окончательно сдали, но вся оставшаяся полусотня разом повалила назад, отступая на свой берег.
– Русь идет! Русь! – в ярости кричали избитые и окровавленные ушкуйники, спрыгивая с телег и устремляясь на врага с копьями наперевес.
Остальные воины заслона выхватили луки, и стайка стрел, оторвавшись от пения тетивы, сыпанула по вражеским спинам смертельным дождем. Печенеги откликнулись новыми стонами и предсмертными криками, которые хлестнули по натянутым нервам безжалостной плеткой испуга. Русские стрелы еще раз остервенело клюнули врагов, и печенеги, окончательно дрогнув, бросились на свой берег, ища спасения за щитом темноты. В один миг отступление превратилось в повальное бегство, ибо конница по своей природе склонна покидать поле боя, когда величина опасности превышает силу воинского духа.
Что ж, недостатки часто проистекают из преимуществ, и то, что природа создала лошадь, как существо, убегающее от врагов, всегда будет проявляться в трудные минуты, когда воля всадника сломлена и животный инстинкт берет власть над человеческим духом.
Верен, приготовившись биться насмерть и умереть с мечом в руках, вначале даже слегка растерялся, но потом бросился преследовать бегущих, чтобы поддать им жару, и достал-таки своим длинным клинком еще нескольких печенегов. Ярость его была велика, но, проскакав с десяток шагов, он все-таки остановил своего жеребца и нехотя повернул назад, к заслону. Уж он-то хорошо знал, что погоня за степняками всегда
