кухня — идеальная пища для балерины…
Так текут эти годы. Занятно текут. Суматошно. Странно. Совсем не скучно. Насыщенно. Временами необыкновенно интересно. Но иногда в суете вдруг хочется вернуться домой. Отдышаться. Выдохнуть спешку. Но где мой дом? Наш дом?..
Москва отдаляется от меня более и более. Танцевать туда не зовут. В Большом — вражеский лагерь. Культ!! Все мои балеты сняты с репертуара. Декорации их гниют под снегом. Костюмы распродаются. Мое желание поставить новый балет встречается гробовым молчанием. Дирекция Большого делает вид, что мою заявку и не получали.
Я направляю беспокойное письмо Горбачеву. Объясняю, что в родном театре меня лишили всяческой работы. Безмолвие. Ответа не приходит. В сорокаминутном разговоре с Раисой Максимовной Горбачевой Щедрин наталкивается на высокомерие и упрямство. Она не хочет обсуждать тему диктаторского участия президента Горбачева в балетном конфликте в Большом. Выплата заработной платы мне прекращается. Никакой пенсии не положили.
Так где же мой дом?.. Выходит, не тут. Так где же?..
Может, в Литве, где на хуторе Козелькишкес, на самом берегу озера, у нас есть любимое пристанище? В весенние, летние месяцы там раю подобно. И люди добрые, сердечные окружают. Но как суровеет пейзаж, ветры, туманы, дожди приходят, день короче становится, холод из каждой щели крадется, — надо съезжать на зимние квартиры. Не то захлестнет депрессия. Значит, не тут?..
Может, в Мюнхене? На комфортной Терезиенштрассе? В меблированной, как раньше говорили, квартирке? Где у меня даже нет письменного стола, чтобы писать эту книгу? И я, убрав после обеда чужие немецкие тарелки и вытерев досуха желтую — не мою — яркую скатерть, усаживаюсь за кухонный стол и… пишу эти строки?..
Третий день останавливаюсь у витрины магазина по соседству. На Туркенштрассе. Какое прелестное удобное трюмо из светлого средиземноморского ясеня. И сравнительно недорого. Так мне хочется его купить. Как пригодилось бы оно мне каждым утром для прицельного макияжа. А куда его притулить, спрашивается? Может, завтра снова в путь устремимся? И так половина моего гардероба, на Терезиен не уместившегося, у наших вернейших друзей Люды и Эрика Зориных (неизменных первых слушателей глав этой книги) в шкафах висит. Да в подвале в чемоданах мнется. А хоромы снять боязно — вдруг немцы не продлят нам виз?..
Или, может, не нужен дом человеку вовсе? Не нужна своя крыша на головой? Не было своего дома ни у писателя Набокова, ни у художника Бурлюка. И не плохо, бездомные, прожили. Сколько насочинили, нарисовали…
Выходит, я человек старомодный, несовременный. Не футуристка. Нужен мне свой дом, своя крыша. Нужен мне вместительный шкаф для платьев. И светлое трюмо нужно. И письменный стол… Впрочем, помню, как слыхала от Шостаковича, что писать и на собачьей будке можно, когда мысли есть…
Не знаю, не знаю…
Я только знаю, что всем сейчас трудно, всем несладко, кто в бывшей Стране Советов родился. С треском рушится злой колосс на глиняных ногах, в военные сапоги обутых. Землетрясение. А землетрясение — всех затронет, всех коснется…
Я знаю это. Но все равно свою крышу над головой мне иметь хочется…
В самом начале января 1993 года, точнее третьего, в воскресенье, мы приезжаем с Родионом в аэропорт Шереметьево. Возвращаемся в Мюнхен.
К шестидесятилетию Щедрина в Москве и Санкт-Петербурге прошел маленький фестиваль его музыки. Он получил к тому же Государственную премию России. Новой России! Очень торжественно получил, в Кремле.
Настроение у нас приподнятое. Меня провожают друзья с цветами. Отдаем наши паспорта молодому пригожему пограничнику. Он, узнав нас, приветливо улыбается и сосредоточенно склоняется над паспортами в своем сторожевом закутке.
Вас я выпущу, — обращается он к Щедрину. — А вас, Майя Михайловна, не могу. Ваш паспорт с первого января недействителен.
Почему недействителен? Я начинаю волноваться.
Как это может быть? Срок его годности истекает лишь в ноябре 1996 года. Посмотрите. И выезд мне разрешен. Вот штемпель «многократно» до первого ноября 1993-го. Он еще действителен.
Но пограничник возвращает мне паспорт.
— Я все это вижу. Повторяю, ваш паспорт недействителен с первого января 1993 года.
— Как так? Вы ничего не путаете?
— 31 декабря — в мое прошлое дежурство — я бы вас выпустил. Паспорт был действителен. А сегодня выпустить не могу. Паспорт недействителен.
— Что же мне делать?
— Попробуйте обратиться к консулу в аэропорту Шереметьево. Номер его телефона…
Родион записывает цифры на посадочном талоне. Он взбешен:
— Теперь вы понимаете, отчего все бегут отсюда?..
— Не кричите на меня. Я выполняю инструкцию.
Мы звоним консулу. Вот такой диалог:
— Слушаю.
— Здравствуйте. С вами говорит Плисецкая.
Молчание.
Я продолжаю:
— Меня не выпускают. Пропадет авиабилет. Послезавтра объявлен концерт в Брюсселе. Как мне быть?
— Ничем помочь не могу.
Трубка на другом конце провода укладывается на рычаг.
Давненько таким ледяным, неприветливым тоном не говорили со мною в этой стране. Давненько не отвечали на приветствие…
Мы начинаем лихорадочно искать выход. Кому позвонить? Чей телефон наизусть помним? Но кого застанешь — вот вопрос — сегодня воскресенье?..
Разбираю по радио, что уже объявлена посадка. Через полчаса самолет взмоет в воздух. Раз так, пускай Родион летит один. Пускай захватит мой чемодан и лебединую пачку. А я с утра брошусь по министерствам паспорт менять. Авось, пойдут навстречу. Тянуть не будут. Как бы только немецкую визу в новый паспорт поставить? К немецкому посольству не подойдешь. Там многие тысячи жаждущих…
Наконец через знакомого, тот через другого, другой — до следующего — узнаем телефон дежурного по Министерству иностранных дел. Голос приветливый.
— Да, это так. Так. Ваш тип паспорта, Майя Михайловна, более не действителен. Надо будет поменять.
— Это можно сделать завтра?
— Нет, завтра нельзя.
— Почему?
— Раньше апреля новые паспорта еще готовы не будут…
Какая абракадабра! Ничегошеньки не поменялось в нашей жизни. Та же рабская зависимость от внезапных прихотей Властей. О страна абсурдов! О мать-Россия!..
Но тут в момент телефонных переговоров напротив меня внезапно оказывается немолодой пограничник в погонах майора. Он переминается с ноги на ногу, ожидая окончания разговора.
— Мне передали, Майя Михайловна… Вы говорили с консулом? Что он ответил? Я рискну Вас выпустить под свою ответственность. Пожалуйста, не беспокойтесь. Я старший в смене. Мне очень понравилась Ваша «Дама с собачкой», которую я видел по телевидению…
Через алюминиевую кишку мы входим в самолет «Люфтганзы». Успели.
Еще один стресс. Еще одно унижение. Еще одна идиотская нервотрепка.
Но и еще одна добрая мимолетная душа на пути моей жизни. Впопыхах я даже не спросила, как зовут отзывчивого майора.
