зеленую зону спокойствия. Однако так только казалось. В действительности тишина помогала людям сосредоточиться и с неподдельным интересом следить за выступлением докладчика. Капитана Главку некоторые места доклада просто поразили, так как они в значительной степени повторяли его формулировки. Просмотрев свои заметки, Душан установил, что все, о чем он собирался говорить, уже сказано Марешем. Душан спрятал авторучку и удовлетворенно выпрямился. Только сейчас он заметил, что справа от него сидит внимательно слушающий докладчика поручик Майерчик, а не капитан Ридл, как обычно. Душан с удовольствием толкнул бы Гинека локтем, заметил бы, мол, мои конструктивные мысли в докладе, но тот, скорее всего, прибежал в последнюю минуту и сел где-нибудь возле двери.
Объявили перерыв.
Еще несколько секунд никто не двигался с места, потом помещение сразу наполнилось шумом. Большинство офицеров и прапорщиков устремились в коридор. Переходя от одной группы дискутирующих к другой, Душан искал Гинека. Он увидел его рядом с командиром и майором Сойкой. В этот треугольник он вступить не решился и наблюдал на расстоянии, как Гинек что-то объясняет, размахивая при этом руками. Надо было быть слепым, чтобы не заметить, что Менгарт и Сойка не прерывают инженера дивизиона, а только согласно кивают. «Опять он на коне», — подумал Главка. Его стала разбирать досада, когда курильщики начали понемногу расходиться и исчезать в зале, а возможность поговорить с Гинеком так и не представилась.
Выступления в прениях открыл командир батареи Блажен. Всегда говорливый и довольно остроумный, он сейчас почему-то сильно волновался. Главке даже стало за него неудобно. Блажек говорил в общих чертах и сбивчиво. Душан даже перестал слушать его. Он вдруг представил себя одиноко стоящим в коридоре. Менгарт, Сойка и даже Гинек не пригласили его принять участие в разговоре, хотя он стоял там совершенно один.
Блажек кончил говорить и с облегчением сел. Его сменил на трибуне один из техников, выполнявший функции офицера наведения.
— Признаю, в докладе подмечено точно, что нас можно кое в чем упрекнуть, — начал он самокритично. — Но только ли наша здесь ошибка? Не являются ли также решающими вопросы качества учебы, управления и организации?
Зал зашумел, выступление техника затронуло аудиторию. Только Душан бессмысленно и отрешенно рисовал в своей тетради каракули. Его вернуло к действительности лишь замечание Сойки, адресованное командиру: «Хорошо нас пропесочивает…» Душан рассеянно посмотрел на стол президиума. Заместитель командира по политической части делал в блокноте многочисленные пометки, а лицо Менгарта напоминало спящий вулкан — внутри клокочущий, а на поверхности таинственно погруженный в самого себя. Камень и застывшая лава, противостоящие любому внешнему воздействию, кусок льда, который никогда не растает. Сосулька.
Главка даже сам не понял, как поднял руку. Она взлетела самовольно, неожиданно, возмущенно, едва техник договорил. Подождав, пока зал затихнет, и взглянув на удивленного Мареша, Душан неуверенно произнес:
— Может быть, кому-нибудь покажется, что я отхожу от темы, но я так не думаю… — Он замолчал, будто не знал, о чем говорить дальше. В наступившей тишине его молчание действовало на собравшихся вдвойне. Главка чувствовал, как к лицу приливает горячая кровь. — Полагаю, что непосредственное влияние на эффективность нашей работы имеет и продвижение по службе отдельных офицеров.
Он снова замолчал, однако на этот раз присутствующие расценили паузу как сделанную специально для привлечения внимания.
— Я уверен в том, — заговорил он уже быстро, — что не всегда мы умеем вовремя и точно определить, какие возможности скрываются в человеке и есть ли у них предел.
Теперь он уже говорил спокойно, выделяя только важные места. Даже уставившиеся на него темные кругляшки глаз Менгарта не смущали Главку. Он называл фамилии офицеров дивизиона, которые, по его мнению, заслуживали большего, нежели их официальное положение в дивизионе, не стеснялся он и упоминать тех, кто недостаточно работал над собой.
— Надо, чтобы перед каждым стояла ясная перспектива, цель, которой он может достичь, если будет стремиться к этому и сделает все, на что способен. Это было бы тоже в интересах повышения эффективности нашей работы, — закончил Душан свое выступление.
Коммунисты отнеслись к его выступлению по-разному. Одни согласно кивали, лица других не выказывали ни одобрения, ни возражения, третьи открыто протестовали. Однако одно было ясно — выступление начальника группы по эксплуатации открыло путь для откровенных высказываний и по другим проблемам. От внимания Душана не ушло, что Сойка доволен ходом собрания. Менгарт продолжал хмуриться. Он попросил слова, и выступление его было лаконичным. Командир с холодной иронией заявил, что будет учитывать только конкретные предложения по повышению эффективности работы дивизиона, а не общие рассуждения, и, не удержавшись, бросил:
— Впрочем, я не исследовал все так подробно, как товарищ Главка.
Несмотря на реплику командира, Душан уходил с собрания довольный. Ему показалось, что он оставил в зале камень, который до сих пор носил в себе, что избавился от большой тяжести. Идя к выходу, он вдруг осознал, что улыбается. Когда за ним раздались быстрые шаги, он удивленно обернулся.
— Я понял тебя, ух как я хорошо тебя понял… Можешь передать Марике, что письмо я получил и что всех вас благодарю, — прошипел ему в лицо Гинек Ридл.
17
Пронзительный неожиданный звук сирены разорвал тишину. У Гинека учащенно забилось сердце. Он мгновенно очутился в кабинете офицера наведения, и командный пункт тут же превратился в раскаленный ад.
Кто-то по непонятным причинам все время кричит на него: «Приготовиться к бою!.. Цель уничтожить!.. Вести поиск… Азимут, дальность, высота…» Он автоматически склоняется над зеленым экраном. Где-то над головой шумят вентиляторы. Но пользы от них нет. У него уже давно мокрая рубашка.
Решают секунды, они означают — быть или не быть. Гинек знает об этом. Проклятая жара!
Жара, холод, день или ночь — противник не выбирает. Либо ты готов его встретить, либо тебя нет в живых. Сейчас, в этот момент. А через несколько секунд будет уже поздно. Тут разыгрываются людские драмы, исчисляемые в секундах, здесь действует железная логика войны против всяких войн. В людских драмах на карту поставлены счастье и горе, мечты и разочарование, любовь и расставание, жизнь и смерть.
Определить цель, распознать ее, несмотря на активные и пассивные помехи, уточнить, отдать приказ операторам.
Стрелки часов бегут, их тиканье молотком бьет в висках.
Не потерять цель, ракеты наводить как можно точнее, поразить цель, прежде чем противник осуществит свое намерение!
На экране сближаются две отметки.
Откуда-то из темного угла Гинеку ухмыляется лицо Душана. Там же и Менгарт: губы плотно сжаты, ледяные глаза выражают упрек.
Гинек рывком приподнялся. С минуту он удивленно озирался по сторонам, соображая, где находится, почему на нем мокрая от пота пижама. Темнота, никакого экрана, ни Главки, ни Менгарта. Он не руководит наведением ракеты на командном пункте, а сидит в постели, и рядом спокойно дышит Шарка.
Гинек снова устало опустился на подушку. Сон исчез. Да он и не жаждал увидеть продолжение терзающих душу видений. Не хватало, чтобы к дневной нервотрепке прибавились еще ночные кошмары.
Ужаснее всего изматывало молчание. Командир молчал, майор Сойка молчал, товарищи по службе тоже молчали, хотя известие о каком-то проколе инженера дивизиона разлетелось со скоростью ракеты и о
