А своя?
Вскоре после того Нового года у Инки я бежал из родного города X. Воспользовавшись Светкиным приглашением, я пару раз съездил к ней в гости в Москву на майские праздники и в летний отпуск. Останавливался у них, больше я там никого не знал, но в их доме мне не нравилось. В семье Вареников не было ладу. Старший Вареник приходил поздно, что-то съедал на кухне и ложился спать. Я уходил в отведенную мне комнату и читал привезенные с собой книги. Светка пару раз пыталась нырнуть ко мне под одеяло, когда отец дежурил ночью, но каждый раз мне удавалось ее выдворить. После этого она стала посматривать на меня если не с уважением, то с интересом.
Возвращения в родной город были неприятны. Инка подкарауливала меня после работы и молча шла рядом до троллейбусной остановки. Теперь-то я понимаю, что она должна была чувствовать, читая мои мысли, в которых было все что угодно, кроме нежности. А тогда она меня бесила. Один из коллег похвастался в курилке, что переводится на работу под Серпухов, на только что построенный самый мощный в мире ускоритель. Я почти в шутку попросил его узнать, когда будет на месте, не найдется ли там чего-то и для меня. Месяца через три он написал, что я могу приехать, поговорить с народом и шансы есть, потому как люди нужны. Я отправился в столицу, а оттуда до Серпухова рукой подать на электричке. Меня взяли, я уволился и отбыл, предварительно оформив перевод на вечорку во второсортный московский вуз. Прощание с Инкой я отложил на потом, но этого потом так и не получилось.
10.2
Изредка я наезжал в Москву к Светке, скорее из чувства долга или приличия, чем по доброй воле. Вареник-старший, похоже, свыкся со мной как с потенциальным зятем, и даже иногда беседовал на общие темы. О планах на будущее, о кино, об учебе. Светка бегала в свой институт благородных девиц, где ее без особого успеха обучали иностранным языкам, ко мне больше не приставала, и мы даже подружились. Она была неглупая, но очень эгоистичная и холодная. Будь она потеплее, может, в конце концов я и откинул бы однажды одеяло, но она мне всегда казалась ледяной. Выше локтя ее рука была покрыта никогда не сходящей гусиной кожей, как будто она однажды сильно замерзла, а мурашки от подкожного льда так и остались. Сочетание этой похожей на вареную курицу бледной руки с вызывавшей тошноту фамилией сделало мои визиты в столицу все менее и менее частыми. После работы я в огромных количествах заглатывал взятые в институтской библиотеке книги, наслаждаясь своей способностью утрамбовывать в мозг такое количество информации, ничего не забывая, хотя и не все понимая. Понимание прочитанного часто приходило позже, но приходило обязательно. Я стремительно умнел, если ума можно набраться из книг. Сейчас мне это совсем не очевидно.
На выставку картин молодых художников в Протвино я попал случайно. Физики решили пообщаться с лириками, и меня затащили на вернисаж. В живописи я ничего не понимал и с этим смирился, но художники оказались интересными ребятами. Особенно выделялась Вероника Ганиева, Ника, эффектная девушка с восточными чертами лица, смуглой кожей и очень черными глазами. Она была полным контрастом Светке, чем, наверное, меня и привлекла. Она меня тоже заметила, мы поговорили, причем она приятно удивила меня самоиронией и грубоватым чувством юмора. Выяснилось, что она на три года меня старше, уже успела побывать замужем и развестись. Ошибки молодости, сказала она, смеясь. Ника пригласила меня при случае заглянуть к ней в Москве, что я и сделал. Ей не пришлось долго уговаривать меня вместе нырнуть под одеяло, и вскоре мы сочетались законным браком.
В конце коридора появился темный силуэт врача. Он медленно, через силу двигался в мою сторону «У вас теперь есть сын. А ее больше нет. Мы ничего не могли сделать. Остановка сердца».
Коллеги взяли на себя все траурные хлопоты. Дядя Лены тоже проявил участие, и какой-то человек из хозяйственного отдела ЦК улаживал всякие неурядицы с кладбищем, участком, автобусом и прочим. Я был где-то сбоку. На мне был сын. Сергей. Пяти дней от роду.
Часть 3-я
11. Станислав Павлович. Москва. 2007 год, декабрь
11.1
Она накатывала волнами, но я уже научился ее прогонять. Задержать дыхание, потом резко выдохнуть, и так несколько раз. Тогда она оставляла сердце в покое. На какое-то время.
Надо вставать. Сегодня тяжелый день – день рождения Сергея, а значит и день Лены. Надо встать и идти к Сергею. Нет, сначала кофе, который мне теперь якобы нельзя. Хорошо бы сегодня вообще не заходить к Сергею, но и этого нельзя. День рождения все-таки. Подарка у меня нет, но он вряд ли это заметит.
Сегодня я совсем заспался, уже одиннадцатый час. Поспать я люблю и всегда умел, а теперь особенно. Что там у нас по «Эху»?
Я выключил радио и выглянул в окно. Слякоть. Привычная декабрьская слякоть. То, что называется сочным украинским словом «мряка». На градуснике ноль. Зима.
Ну вот, и я начинаю ворчать. Пора, мой друг, пора… И поворчать пора, и душа покоя просит. Хотя какие наши годы, всего-то седьмой десяток пошел, голова по-прежнему варит, память все так же неистощима и беспредельна, со всеми вытекающими отсюда явными преимуществами и менее очевидными, но весьма ощутимыми недостатками. Я взял кофе и пошлепал к себе.
На письменном столе гудел компьютер. Когда же я сподоблюсь поменять вентилятор процессора, чтоб не ревел, как лайнер на взлете? Хотя какая разница, я же в кабинете не сплю, а днем это гудение даже уютно, шум улицы заглушает. Надо проверить почту, а может и по скайпу кто звонил. О, и свежая DVD версия «федоры» уже приплыла торрентом. Надо будет сегодня поставить на тестовую машину, посмотреть, действительно ли этот дистрибутив сможет конкурировать с «вистой» ненавистного линуксоидам Билла Гейтса. И статейку про это быстренько настучать, а то из журнала смсками забросали. Вон сколько у меня всяких «надо». Может, прямо сейчас и поставить? Нет, сначала надо зайти к Сергею. Хватит оттягивать. Нужно встать, пройти по коридорчику и постучать во всегда закрытую дверь. А потом, не дождавшись ответа, слегка толкнуть ее и войти. Ведь сколько раз проделывал это за последние проклятые три года, а все одно не по себе. «Кто ходит в гости по утрам, тот поступает мудро». Все правильно, на то оно и утро… Которое вечера мудренее.
Я дотащил себя до двери и, глубоко вздохнув, переступил порог.
– Привет, папа! Поздравляю тебя с днем моего рождения!
Дремавшая змея взметнулась и впилась в помертвевшее сердце.
11.2
Оказывается, больничная койка – отличное место для «неторопливых размышлений. Деньги позволяют обеспечить некоторый комфорт, а посему я наслаждаюсь отдельной палатой с персональной сиделкой за стеклянной стенкой.
Теперь с инфарктом залеживаться не дают, и как только меня поставили на ноги, я подошел к окну. И тут меня чуть не хватил еще один удар. Передо мной был тот же парк, конечно, постаревший на сорок лет, но явно тот же, по которому я гулял, приходя в себя после укуса треклятого кроля.
Наверное, я пошатнулся, потому как меня тут же подхватила стрелой метнувшаяся сиделка.
– Все в порядке, это я от удивления. Скажите, что здесь было раньше?
– Где здесь?
– В этом здании.
– Да разное говорят. Кто говорит, что здесь была психушка для диссидентов, кто говорит, что здесь опыты ставили над зеками. Мало ли чего болтают. Я здесь недавно, так что чего тут было раньше, не знаю.
Она довела меня обратно до суперкровати с программным кнопочным управлением, которая могла менять форму, превращаясь то в лежанку мадам Рекамье, то в вольтеровское кресло. Лежачим я вволю