равных. У нас с тренером была твердая договоренность, что он никому Сергея показывать не будет, об участии в турнирах и командах не может быть и речи. «Его бы во Флориду к Нику Болетьери на пару лет отправить, – убивался тот. – Он бы Роддика с Агасси одной левой сделал. Сколько долларовой капусты нарубили бы. На всю жизнь и вам, и мне потом хватило бы. Эх вы, интеллигенты!»
Кикбоксингом Сергей увлекался по-настоящему. На стене у него висели огромные постеры Ван Дамма и Чака Норриса. Очень огорчался, что не знал о кикбоксинге и Чаке, когда тот приезжал в Москву в 1997-м. Над постерами я посмеивался, а сам этот спорт не одобрял. Только однажды пошел посмотреть и больше уже не ходил. Сергей много раз объяснял мне, что там прежде всего надо думать, а уж потом махать руками и ногами, но меня это как-то не убеждало.
В пятницу, 19 ноября 2004 года, у него был какой-то очередной полуфинал, и я не очень взволновался, когда он припозднился к ужину. Обычно он звонил, если задерживался, но бывало, что и нет. Всерьез я забеспокоился ближе к полуночи. И тут раздался звонок. Я схватил мобильник, и сердце упало. На экране высвечивался незнакомый номер.
– Станислав Павлович? Это тренер Сергея. Вы не волнуйтесь, но он попал в больницу. Пропустил сильный удар по виску, и вот, пока без сознания. Врачи говорят, сотрясение мозга средней тяжести. Я с ним…
– Адрес! – проревел я, влезая в куртку и нащупывая в кармане ключи от машины.
Через полчаса я уже стоял на подкашивающихся ногах в холле больницы и лихорадочно высматривал дежурного врача, который должен был провести меня к Сергею.
11.11
Я привез Сережу домой накануне семнадцатилетия. «Врачи сказали, что его нет смысла дальше держать в больнице, так как они сделали все что могли. Он был в сознании, если так можно назвать состояние, при котором человек ест, пьет, перемещается, хотя и медленно и осторожно, как в темноте, но на внешний мир не реагирует.
Сергея смотрели всевозможные светила, включая французов, англичан и американцев. Папки с результатами тестов и анализов разбухали с устрашающей быстротой. Кардиограммы, энцефалограммы, томограммы, анализы крови, мочи и прочего показывали норму. Физиологическую.
Два раза по месяцу он лежал, вернее, сидел у Бехтерева, в Институте мозга в Питере. Там гордятся своими давними традициями, заложенными еще при Столыпине, высочайшим классом врачей и ученых, прекрасной аппаратурой, но и они причину недуга не обнаружили. Я увез Сергея домой.
Почти все время он сидел у себя в комнате в позе лотоса, так же, как и у Бехтерева. В первые три недели после травмы он больше лежал, вставая только чтобы съесть принесенную ему еду и дойти до туалета. А потом, на 23-й день после пропущенного удара в висок, сел на взятую с постели подушку, принял позу лотоса и застыл. Его обритая для энцефаллографа голова, прекрасной формы, сократовская, была чуть опущена, и с губ не сходила легкая полуулыбка довольного ребенка. У Бехтерева на него как-то повесили массу всякой диагностической аппаратуры, регистрировали всяческие ритмы, которые все были бы в пределах нормы, но только если бы их ускорить в 1.8 раза. Во столько раз у него были замедлены все процессы в организме. Как-то мне показалось, что он перестал дышать, но дыхание вскоре возобновилось. С секундомером в руках я установил, что интервалы между вдохами в течение 11 дней постепенно возрастали, пока не достигли 337 секунд и на том остановились. Молодой врач у Бехтерева на прощание сказал мне: «Не знаю, будет ли это утешением, но если так пойдет и дальше, то ваш сын проживет в 1.8 раза дольше обычного».
Ходить за ним было легко. Когда он немного выходил из транса, сначала каждые 23 часа, а потом каждые 44 часа, то поедал все принесенное, опускался в ванну, давал себя одевать и раздевать, но все это безжизненно и равнодушно. Я регулярно выводил его погулять – сказывалось привитое с детства уважение к свежему воздуху. Он двигался рядом, медленно, но не спотыкаясь и ни на что не наталкиваясь. Казалось, им управляя какой-то механизм, то ли внутренний, то ли внешний, руководивший движениями без его участия. Я заметил, что если по дороге попадалась выгуливаемая хозяином собака, то друг человека, вне зависимости от породы или темперамента, неизменно притихал и старался пройти мимо Сергея бесшумно и незаметно, как бы на цыпочках.
Вначале я опасался, что такой «пассивный образ жизни» приведет к потере мышечной массы или к изменениям костной ткани, но у Бехтерева опасных изменений не обнаружили, а мои еженедельные замеры его веса и показания динамометра, который я вкладывал в его руку, показали, что мышечная масса не уменьшается, а сила жима даже возросла на три процента.
Значит, придется свыкнуться с тем, что я теперь живу с йогом, почти все время пребывающим в нирване. Беспокоило только, и очень сильно беспокоило, что с ним будет, если меня, например, собьет машина или хватит удар. Не так уж молод ведь. Я стал снова лихорадочно зарабатывать в надежде накопить сумму, достаточную для его сколько-нибудь длительного содержания в частной клинике с хорошим уходом. «По крайней мере, теперь не надо будет тратиться на его отмазку от армии», мелькнула мерзкая мыслишка и тут же исчезла. Расходов стало совсем мало, мои потребности были минимальны, так что темпы накопления средств внушали определенный оптимизм.
11.12
Дверь палаты резко распахнулась, и я понял, что это Сергей. Сердце стукнуло, но в меру. «Возвращение блудного сына». «Я стою, а на переднем плане – грязная пятка левой ноги», – подсказала безбрежная память. Блудный сын был тоже брит наголо, но я уж точно не напоминал бородатого библейского старца. Да и у Сережи явно и в мыслях не было становиться на колени.
– Извини, папа, я никак не мог представить, что ты так бурно среагируешь. Ну, как вы поговорили?
– Он меня прогнал, – констатировала Инна, перекладывая вину на меня.
– Как прогнал? Ты же здесь.
– Только вернулась. Он меня погулять отправил, когда узнал, что я тебе больше, чем мать.
– Ну, зачем ты так, папа. Тетя Инна ведь…
– Что ты заладил «Папа, папа»! Называй его Стас, ведь был же у вас такой уговор.
«И про это знает. Действительно был у нас такой разговор, когда ему стукнуло десять лет. Это я попросил его так меня называть в знак нашего равенства, но он отмолчался».
– Говори, что с тобой было, – хмуро проворчал я, хотя внутри меня все ликовало. Сергей был снова здесь и, похоже, в полном порядке!
– Может, лучше тетя Инна расскажет? – с сомнением забормотал Сережа, но я его перебил:
– Нет ты. У меня будет масса вопросов, а ей домой пора. Сама сказала.
Инка фыркнула, но промолчала.
«А ведь она действительно любит Сережку, да и меня, пожалуй, тоже. Она явно для него готова на все. И сюда примчалась… Что же это делается, люди добрые?»
– Что ты должна была мне объяснить?
– То, о чем ты должен был и сам догадаться. И догадался бы, если бы как следует подумал. А еще умник…
– Хватит называть меня умником, – резко оборвал ее я. – Надоело, не дети ведь. Да, я своим умом дошел до того, что тот кроличий вирус всего меня перекорежил… Не ухмыляйся, ты ради бога, Инна. А Лена подхватила свой вирус, когда тот прилетел с небес вместе с кометным веществом и вызвал эпидемии. Он ее в конце концов и убил.
– Именно так, – проговорила Инна. – Но до того эта свора вирусов поменяла ваши хромосомы и произвела на свет новый вид
– Да, папа, – подхватил Сергей, – мы ведь с тобой обсуждали вирусную теорию эволюции.
11.13
Мы действительно часто обсуждали с Сергеем мою неожиданную метаморфозу и его уникальные способности. Серега прочесал всю доступную нам литературу о вирусах, разложил ее по полочкам в соответствии со своим разумением, которому я очень доверял, посовещался с Инной и вынес вердикт: эволюция всех биологических видов на Земле, включая человека, происходит только благодаря вирусам. Дарвиновская теория эволюции просто неверна – отбор не в состоянии привести к появлению новых видов. Отбор ведет к регрессу, а не к прогрессу. Да и выбирать можно только из того, что уже есть, а
