— Ну что же, состояние ваше вполне удовлетворительное, завтра мы вас выписываем. Готовьтесь.
И Вова подготовился. Вечером, когда все угомонились, он выбрался из койки, натянул свои полосатые штаны и халат, достал из тумбочки букетик тайком собранных и протащенных в палату первых весенних цветов. Убедился, что в коридоре никого нет, и осторожно, стараясь не шаркать тапками, прокрался к дверям ординаторской. Сегодня ночью должна была дежурить она.
Лопухов уже взялся за ручку, но замер, за дверью шла какая-то непонятная возня. Любопытство пересилило, и Вова аккуратно потянул дверь на себя. Лампочка под потолком светила вполнакала, но давала возможность разобрать происходящее.
— Руки убери, — шипела женщина.
— Ну чего, чего ты кобенишься, — бубнил мужчина.
Диалог был прерван звонким шлепком пощечины, а твердость и силу ее ручки Вова хорошо помнил. Однако мужик оказался настойчивым, удар по морде, похоже, только подзадорил его. И Лопухов решил вмешаться.
— Кхе, кхе. Разрешите, Амалия Павловна.
Мужик отпрянул от докторши, и Вова узнал наглого и хамоватого майора из командирской палаты. Надо отдать должное, товарищ командир быстро пришел в себя, разобравшись в обстановке.
— Дверь закрой, — накинулся он на Вову.
Но и тут его ожидал облом.
— Не смей, — Амалия произнесла это негромко, но таким тоном, что атмосфера в крошечной ординаторской как-то сгустилась. — Ты здесь никто, такой же раненый, как и он. Если что, я особисту рапорт напишу, что ты меня изнасиловать пытался, и свидетель этому есть. Понял?
Три Процента и предполагать не мог, что в голосе обычно приветливой и такой, казалось бы, мягкой Амалии Павловны могут играть такие жесткие интонации. Он ничуть не усомнился, что в своем стремлении раздавить этого мужчину докторша пойдет до конца, напишет, задействует все связи, с особистом переспит, в конце концов, но своего добьется. Майор это тоже понял. Что-то пробубнив, он постарался покинуть место действия, но Амалия размазала его до конца.
— Я, кажется, спросила, ты меня понял?
Куда только девался майорский гонор, он весь как-то съежился, из здорового, красивого мужика мгновенно превратился во что-то липкое и мерзкое.
— Я все понял, — он даже глаз поднять не посмел.
— Пшел отсюда.
В это «пшел» женщина вложила такое презрение… Майор пулей вылетел из ординаторской, Вова еле успел убраться с его дороги. Едва стукнула дверь, как из Амалии будто выдернули какой-то стержень, и она обессиленно опустилась на жесткую кушетку, куда, буквально минуту назад, пытался завалить ее этот мерзавец. На несколько секунд воцарилась пауза, потом она взглянула на мявшегося в дверях Лопухова.
— Чего хотел-то?
— Да, это… Ничего, в общем. Мимо шел. Пойду я. Ладно?
— Иди. Постой.
Амалия подошла к Вове, обдав его целым букетом волнующих запахов, взяла за уши и, притянув Вовину голову к себе, чмокнула в лоб и тут же отпустила. Поцелуй красавицы опалил кожу огнем.
— Спасибо, тебе.
— Да ладно, — засмущался Вова, — вот, это вам.
Женщина вдохнула запах цветов из помятого букета.
— Весной пахнет. Иди уже, горе ты мое.
Вова ушел. На душе его творилось что-то непонятное, в жизни своей он не переживал такого. Полночи проворочался под аккомпанемент разнообразных стонов и храпа, а потом провалился в сон.
Амалию он больше не увидел. После завтрака ему выдали его же обмундирование и документы. Кровь с гимнастерки отстиралась, даже дырочка была аккуратно заштопана. В другое время Три Процента поскандалил бы по этому поводу, потребовав целую гимнастерку, а красноармеец Лопухов и внимания не обратил на такую мелочь. Уже в полдень он был на станции, а через два часа поезд вез его в батальон выздоравливающих.
По причине того, что приказ о формировании батальонов выздоравливающих вышел относительно недавно, подготовить капитальное строение не успели, а также потому, что ночи уже были относительно теплыми, выздоравливающих разместили в палаточном лагере. Лагерь находился практически во дворе эвакогоспиталя. Шесть рот переменного состава, каждая по два взвода, всего полтысячи временных обитателей с различной степенью здоровья. В палатках трехэтажные деревянные нары в виде настилов, в изголовье нар полка для личных вещей, куда Вова впихнул свой сидор. Но сначала он прошел через санпропускник, дезокамеру, душевую, борьба со вшами шла постоянно, но эта сволочь то и дело появлялась снова.
А в общем, нормальная воинская часть: командир, политрук, подъем в пять, отбой — в десять. Лечение заключалось в перевязках, отдыхе, усиленном питании и лечебной гимнастике. Белье стирала прачечная госпиталя, кормила его же кухня. По мере поправки здоровья выздоравливающих начинали напрягать строевой, немного изучали оружие. И политинформации. Каждый день.
А еще ранбольных ставили в караул. С десяти вечера до шести утра. Поскольку нападать на госпиталь никто не собирался, то караулы эти считались придурью начальства, но лямку исправно тянули все. Пришла, наконец, и Вовина очередь. И тут-то Три Процента отличился — поймал диверсанта. Да, да, самого настоящего диверсанта, без дураков. А дело было так.
Растолкали Вову уже под утро, но тьма еще была полная, хоть глаз выколи, сунули в руки старую винтовку без штыка с четырьмя патронами в магазине и выгнали из палатки. Он пришел на пост и, разлепив глаза, огляделся. Одной своей стороной лагерь примыкал к колодцу. Воду из него брали и выздоравливающие и госпитальная кухня, ведь до него было ближе, чем до колонки городского водопровода. Поскольку колодезная цепь и эмалированное ведро были самым ценным имуществом, возле колодца вкопали грибок для часового, а все место действия освещал подвешенный на столбе тусклый фонарь. В пятно света попадали только колодец и грибок. За пределами светового пятна часовой ничего не видел, зато сам был очень хорошо заметен издалека.
Рассудив, что немецкий десант сегодня ночью маловероятен, Вова отошел к госпиталю, сел, привалился спиной к стене, обнял винтовку, сунул руки в рукава шинели и спокойно заснул. Проснулся он от скрипа колодезного ворота. Колодец отсюда просматривался отлично, а поскольку расстояние до него не превышало десяти метров, то и прослушивался. Какой-то мужик в шинели, но без пилотки крутил ворот, опуская ведро в колодец. Недобрым словом помянув чудака, решившего напиться в столь ранний час, Лопухов размял затекшие ноги, устроился поудобнее и снова закрыл глаза. Однако опять закемарить ему не дали: пустое ведро тонуть не желало, мужик начал топить его, приподнимая и плюхая обратно в воду. Вова хотел было прогнать урода, но тут заметил, что тот не стрижен. Все солдаты ходили с босой головой, борьба со вшами не прекращалась ни на минуту, значит, это кто-то из средних командиров.
Ведро, наконец, утонуло, и мужик начал поднимать его. Процесс подъема также сопровождался скрипом, и Вова решил размяться, а заодно и сам водички попить. Пока он с трудом выбирался из сидячего положения, военный у колодца перешел к странным действиям. Он вытащил из кармана какой-то мешочек, высыпал содержимое в ведро и начал его размешивать. Удивленный Вова замер, сделав буквально пару шагов. Возле колодца явно происходило что-то не то. Вовин мозг начал загрузку операционной системы. Военный вывернул ведро в колодец, искусственный водопад с шумом обрушился вниз. Загрузка закончилась.
— Стой!
Одновременно винтовку с плеча, и желтый, как тигр, патрон ринулся в ствол. Диверсант, а в этом Вова почти не сомневался, метнулся в спасительную темноту, до которой было не больше пяти метров. Не успел. Стрелял красноармеец Лопухов навскидку, из незнакомой винтовки, шансов попасть не было бы, но расстояние-то меньше десятка метров. Бах!
— У-у-у-у! А-а-а-а!
