посылать сигналы команде рабочих, которые собрались вокруг носовой и кормовой бобин. Остальные рабочие стояли у гидравлических таранов, расположенных вдоль всего корабля.
Послышался крик. Это был Брюнель, в тот же момент он поднял над головой красный флажок. Крик повторился, на этот раз он раздавался откуда-то с верфи, затем последовал грохот упавших на землю цепей, когда сдерживавшие корабль оковы были сняты.
«Левиафан» был освобожден, но все еще неподвижен. В воздух поднялись клубы дыма, когда паровая лебедка натянула цепи, тянувшиеся от барж, стоявших на якорях у берега. Корпус корабля застонал и задрожал, но, несмотря на работу тянувших его машин, которые, по словам Брюнеля, были самыми сильными механизмами своего времени, так и не сдвинулся с места. Но в тот момент, когда я уже начал думать, что с таким же успехом Брюнель мог попытаться сдвинуть с места гору, нос корабля вздрогнул и продвинулся на несколько футов вперед.
Примерно в тот же момент корма начала опускаться вниз, и железные крепления спусковых платформ завизжали, когда они заскользили по рельсам. Земля задрожала, и я испугался, заметив, что лезвие пилы позади меня самопроизвольно повернулось. В отличие от носа корма не остановилась как вкопанная, а продолжала скользить вниз, набирая скорость, и, как мне показалось, скоро опустилась ниже уровня носа.
Я тут же вспомнил, как Брюнель показывал мне на своей руке принцип спуска.
Корма корабля опустилась значительно ниже, чем ожидалось на данном этапе работы, и, чтобы удержать ее, требовалось больше цепей, нежели те, что тянулись от бобины, которая начала бешено вращаться вокруг своей оси. Из-за трения в воздухе возникло облако дыма, и сквозь него я вместе с толпой в страхе наблюдал, как тормозные рычаги поднялись вверх, словно веретено у прялки. Рабочие, державшие рычаги, были подброшены в воздух. Их как будто подняло взрывной волной, и они полетели в разные стороны, беспомощно болтая руками и ногами. Женщины в толпе завизжали, многие мужчины тоже закричали, поддавшись общей панике. Брюнель отчаянно размахивал над головой обоими флажками, тут же были приняты все необходимые меры и включены тормозные механизмы. Корабль задрожал и замер. Мне показалось, что это случилось сразу же, как только начала крутиться бобина, словно сам корабль почувствовал, какой урон он причинил.
Я соскочил с тележки и бросился к месту происшествия, потеряв по пути шляпу.
— Расступитесь! Я врач! Дайте мне пройти! — крикнул я собравшимся людям, быстро переходя от одного упавшего рабочего к другому и стараясь определить, насколько серьезно они пострадали. Шестеро лежали на земле среди досок, как выброшенные на берег после кораблекрушения матросы. Трое были без сознания. Трое уже поднялись на ноги и пытались идти в полуобморочном состоянии, причем один из них держался за ногу, которая, вероятнее всего, была сломана. Моя врачебная сумка осталась в экипаже, и я надеялся, что в скором времени он все же доберется до верфи.
Брюнель в окружении ассистентов появился на месте происшествия несколькими минутами позже меня, запыхавшись от бега по лестнице.
Один из раненых рабочих находился в очень плохом состоянии. У него была разбита голова, кровь текла из носа и изо рта. Я опустился перед ним на корточки, прислушиваясь к его дыханию, которое было слабым и прерывистым. Я стал снимать пальто, чтобы закутать его, но он умер прежде, чем я успел сделать это. Мне осталось лишь закрыть ему глаза и положить на него сверху пальто.
Брюнель стоял позади меня, его лицо посерело.
— У него была сломана шея, — сказал я, переключая внимание на другого мужчину, лежавшего без сознания.
— Вы не можете винить в этом компанию, — заревел Рассел, продираясь сквозь толпу. — Если бы мы использовали деревянные рельсы и железные муфты, как я предлагал, корабль не повело бы так в сторону. Но нет, вы не захотели. Вам нужно было одно железо. Вы всегда так действуете, не правда ли, Изамбард? Считаете, что железо решит любые проблемы. А теперь посмотрите, что получилось!
Брюнель ничего не ответил. Он ничем не мог помочь пострадавшим, поэтому попросил тех из них, кто пытался ходить, сесть, после чего удалился.
Следуя моим инструкциям, подчиненный Брюнеля — молодой человек, который добровольно вызвался помогать мне, — принес из экипажа мою сумку. Я попросил, чтобы принесли носилки, на которые следовало уложить раненых. Погибшего положили на лестницу, и двое рабочих унесли его как на носилках. Я попросил, чтобы мне вернули пальто и накрыли умершего старым одеялом. Прежде чем закрыть его, я в последний раз взглянул на бледное, запачканное кровью лицо. Пригнали две телеги, чтобы увезти раненых в ближайшую больницу на Майл-Энд. Когда все раненые были погружены, я попросил сопровождавших телеги мужчин сообщить в больнице, что они имеют дело с серьезными сотрясениями мозга, многочисленными переломами и угрозами внутреннего кровоизлияния, не говоря уж о многочисленных и глубоких ранениях. Печальный конвой тронулся с места и стал пробираться сквозь толпу.
Вернувшись на место происшествия, я увидел Брюнеля у кормы корабля, которая оказалась теперь гораздо ближе к воде, чем нос. Он был один и, казалось, полностью погрузился в свои мысли. Наконец он заметил мое присутствие и поблагодарил меня за помощь. Убедившись, что раненых увезли, Брюнель решил предпринять еще одну попытку спустить корабль. Я выразил свое удивление по поводу его намерения продолжить так скоро после случившегося. Но он не хотел откладывать это дело, ссылаясь на то, что пройдут недели, прежде чем наступит следующий весенний прилив.
Раздав рабочим новые инструкции, он проверил оборудование и снова забрался на осадную башню. Толпа зевак заметно поредела — большинству уже хватило зрелищ на сегодняшний день. Я и сам был такого же мнения, но не исключал возможности, что инцидент может повториться, и чувствовал, что просто обязан остаться. Возвращаясь назад, я заметил свою шляпу, раздавленную чьей-то неуклюжей ногой. Затем я снова занял позицию около пилы.
У хвостовой бобины собралась новая группа рабочих. На этот раз они держались на расстоянии от смертельно опасного устройства, готовые в случае надобности натянуть только что привязанные веревки. Однако в этих мерах предосторожности не было необходимости. Корабль не сдвинулся ни на дюйм, и все попытки вскоре были прекращены. Впоследствии я узнал от Брюнеля, что на шестеренке одной из паровых лебедок содрало зубцы, и дальнейший процесс был просто невозможен.
Когда я снова посмотрел на часы, было почти четыре. Я опоздал на встречу с сэром Бенджамином, но утешал себя мыслью, что если бы не оказался на верфи, то, возможно, число погибших не ограничилось бы одним человеком. Упреки со стороны начальника казались малой платой за это.
Брюнель выглядел совершенно удрученным, когда мы вместе возвращались в город в его экипаже. Долгое время мы сидели молча, но наконец он сказал:
— Четыре фута.
Я так сосредоточился на безуспешных попытках вернуть моей шляпе былую форму, что не сразу понял, о чем он говорил.
— Извините?
— Четыре фута, — повторил он. — Мы смогли сдвинуть его только на четыре фута.
— И всего? Я думал, там было гораздо больше.
Последовала долгая пауза, пока он молча смотрел в окно.
— Четыре фута за одного убитого и восьмерых раненых.
— Это всего лишь трагическая случайность, — заметил я так, словно хотел сказать что-то значимое.
— Ничего страшного, — сказал он. — Осталось всего триста двадцать шесть футов, и он достигнет воды.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Когда на следующее утро я вошел в больницу, подол моего пальто был все еще испачкан кровью погибшего рабочего. И хотя меня немного утешала мысль о том, что я оказал людям помощь после случившейся трагедии, страшные события на судоверфи сильно испортили настроение. Я уже привык к
