— Нет, не боюсь. Если он даже Горби не пристрелил, то мне бояться нечего. Эти люди стреляют или во врага, или в себя… Странный народ… Кстати, давайте выпьем за русский народ! Знаете, когда все это началось, я думал, через год, максимум через два нас всех на вилы поднимут. Ничего подобного. Наоборот, сын трудового народа Толик меня и охраняет. За народ!
— Нет, за это я пить не буду.
— Почему?
— Из принципа…
— Бросьте! «Человек с принципами» — это всего лишь щадящий синоним к слову «неудачник»…
— Значит, «беспринципность» — всего лишь синоним к слову «преуспевание»?
— Вы со всеми такой вредный или только со мной?
— Нет, не со всеми. Но если бы народом был я…
— Я бы давно уже был на вилах! — засмеялся Павел Николаевич. — Какой вы злой! Вы, наверное, просто бедный? Но за ненависть мы пить не будем. Выпьем за любовь! Вы допускаете, что такой мерзавец и мироед, как я, способен испытывать это чувство?
— Отчего ж не допустить! Самых трогательных романтиков я встречал в зоне, когда писал очерк к двухсотлетию Владимирского централа.
— Романтика? При чем тут романтика? Любовь добывается из такого же дерьма и грязи, что и деньги. Ее так же, как деньги, легко потерять. Может, когда-нибудь люди будут на кредитных карточках копить не баксы, а любовь…
— Ого! Вы не пробовали сочинять? — довольно ядовито спросил я.
— Пробовал. Даже литературную студию при МАТИ посещал. Стихи писал… концептуальные. Прочитать?
— Потом. А сейчас больше не сочиняете?
— Нет. Знаете, бизнесом, творчеством и любовью у человека ведает одна и та же часть мозга, поэтому среди хороших поэтов не бывает хороших бизнесменов. И наоборот. Кстати, влюбленный бизнесмен тоже не жилец… Вы-то бизнесом пробовали заниматься?
— Никогда.
— И не пытайтесь! Я знал одного сценариста. Он с нефтью связался, да еще втюрился в кинозвезду… Страшная история — нашли с чеченским кинжалом в сердце.
— Я, кажется, читал об этом в газетах…
— В газетах? — Он посмотрел на меня с упреком. — Вы читали, а я хоронил… Давайте все-таки выпьем!
Вино, как и следовало ожидать, оказалось замечательным. Некоторое время мы сидели молча. Я отогнул краешек накрахмаленной занавески: мелькающие столбы отмеривали проносящуюся за окнами ночь.
— Знаете, иногда хочется все бросить, спрятаться в деревне и по вечерам, слушая сверчка, написать книгу… — мечтательно произнес Павел Николаевич.
— О чем?
— О дерьме.
— Из которого все добывается?
— Да. У меня очень много сюжетов. Хотите, я подарю вам один? Настоящий! Не из газет.
— Спасибо, но у меня своих сюжетов достаточно.
— Ленивы и нелюбопытны… А потом еще на читателя жалуетесь!
— Я не жалуюсь… Читатель всегда прав. Критики — другое дело. Учитывая тематику вашей будущей книги, я могу вам дать несколько сюжетов о критиках…
— Да ладно уж… Ничего я никогда не напишу. Мне бумагу марать так же опасно, как сценаристу торговать нефтью… Слушайте, а вы когда-нибудь на заказ писали?
— Конечно. Двум маршалам мемуары сочинил. При советской власти за это неплохо платили. Не то что сейчас…
— Отлично. — Павел Николаевич от возбуждения взъерошил рукой волосы, и сединок у него обнаружилось даже больше, чем показалось мне вначале. — Я заказываю!
— Что вы заказываете? Меня?
— Не надо так шутить. Это не смешно. Вы прекрасно понимаете, что я хочу заказать. Но я не знаю, что может выйти из моего сюжета — рассказ, повесть, роман… О гонораре не беспокойтесь. Я не жадный.
— Погодите, может быть, мне ваш сюжет еще и не понравится…
— Опять привередничаете!
— Но ведь и вы заключаете не каждую сделку из тех, что вам предлагают, — возразил я.
— Ленивы, но изворотливы. Давайте лучше выпьем!
— За что?
— Теперь ваш тост.
— Тогда — за ту часть мозга, которая не может одновременно заниматься бизнесом и творчеством!
— И любовью! — добавил Павел Николаевич.
— А ваш сюжет про любовь?
— Конечно! А про что же еще?!
Он засмеялся, и на его щеках снова возникли ямочки.
2. Гаврош капитализма
— Ну, не знаю. — Я невольно улыбнулся в ответ. — Может, про первичное накопление!
— Об этом тоже можно целую книгу написать! Эпопею о гаврошах русского капитализма… О тех, кто был ничем, а стал всем!
Павел Николаевич полуприлег на диван, явно устраиваясь для обстоятельного повествования. Я подложил под спину подушку и приготовился слушать. Перестук колес напомнил мне вдруг стрекот оставленной дома пишущей машинки.
— А у вас бывает так, словно вы смотрите на себя со стороны, как на актера, играющего роль? — спросил он.
— Бывает… У психологов есть даже какой-то специальный термин для этого ощущения…
— Во-от! Вы знаете, мне долгое время казалось, что я просто играю главную роль в мыльной опере про богатых, которые плачут, смеются, жрут, трахаются и занимаются прочей жизненно важной чепухой. Мне казалось, вот сейчас закончится очередная сцена, вырубятся «юпитеры» — и костюмер заберет у меня тысячедолларовый смокинг, а бутафор отгонит в студийный гараж мой джип. Я переоденусь в потертые джинсы, свитерок и курточку из дубеющего на морозе кожзаменителя, сяду в синий троллейбус, подберу с затоптанного пола более-менее свежий билетик (чтобы в случае чего отовраться от контролера) и поеду в институтскую общагу. Там какая-нибудь старшекурсница, уже успевшая сходить замуж, родить, развестись и отправить ребенка к маме в родной Гадюкинск, нальет мне водчонки, накормит яичницей с крупно нарезанной колбасой, а затем, если соседки ушли, мы поскрипим немного на узкой казенной кровати: я буду терпеливо гоняться за оргазмом по закоулкам своего безотзывного после алкоголя тела, а она — страстно шептать в мое ухо: «Только не в меня! Только не в меня!!»
Женщины моей юности делились на вменяемых и невменяемых.
А вечером, натолкав в сумку учебники и конспекты, я побегу на Ходынку — сторожить авиационный музей под открытым небом. «А что там сторожить?» — спросите вы. Понятное дело, первый сверхзвуковой истребитель на себе не утащишь и даже отвинчивать нечего — все, что можно, уже открутили. Главная задача — не допустить превращения вертолетных кабин в сортиры, потому что стремление нагадить в любом плохо освещенном замкнутом пространстве — видовая особенность человека разумного.
За это мне полагалось сорок рублей в месяц. А еще в нехолодное время года за пятерку можно было в большой грузовой вертолет пустить бездомную парочку — покувыркаться на брезенте, постеленном поверх вороха пахнущего бензином московского сена. Плюс повышенная стипендия. Я был отличником. Почти отличником. Если сложить все вместе, то выходило совсем неплохо. А иначе иногороднему студенту в Москве не прожить.
Собственно, с этого большого грузового вертолета, оборудованного под шалаш любви, и начался мой бизнес. А поскольку большинство отечественных самцов, как и первые лимузины, могут работать только на
