такая фигура, как Презент, была истинной находкой. Одесский агроном поднимался по общественной лестнице все выше и выше. На новых высотах нужно было закрепляться. Для этого следовало иметь какие- то общие идеи, теоретические взгляды. Надо было явить себя ученым. У Лысенко, не знакомого с элементарными фактами биологии, для этого было слишком мало данных. Можно не сомневаться: если бы не встреча с Презентом (она произошла, очевидно, в начале 1932 года), Лысенко увял бы на своих делянках точно так же, как увяли и ушли в безвестность многочисленные «новаторы» тридцатых и более поздних годов. Встреча с Презентом все изменила. Хитрый, не лишенный способностей, философ быстро смекнул, сколь выгодно ему стать глашатаем выходящего на волну агронома. Понял он и то, что, спекулируя на практицизме и огульно отрицая генетику и вообще всякую биологическую теорию, Лысенко долго на поверхности не продержится. Надо было в качестве поплавка дать ему какую-то собственную позитивную программу. И Презент принялся кроить такую программу.
Дилетант в науке, не знакомый с новыми открытиями биологии, он легче всего понял взгляды Ламарка. В 30-х годах XX столетия они уже не доживали, а отживали свой век. Однако легкодоступная истина о том, что, изменяя внешние условия, в которых живет растение или животное, мы можем соответственно (адекватно) изменять его наследственные свойства, показалась Презенту наиболее подходящей для философской платформы Лысенко. Ламаркизм не только легко было понять даже профану, он легко вписывался в потребности эпохи. Нарком Яковлев требовал от ученых «революционизировать жизнь животных и растений». Жан-Батист Ламарк из своего далека «подсказывал», как это сделать.
Не забыл Презент и Дарвина: творца теории происхождения видов одобряли классики марксизма. Но так как учения Дарвина и Ламарка не вязались между собой, то философ ввел понятие «творческий дарвинизм» и начал приспосабливать великого эволюциониста к условиям эпохи реконструкции и коллективизации. Позднее, когда умер Мичурин, Презент добавил в свою философскую окрошку кое-что из работ всеми уважаемого садовода. Сделал он это с присущей ему решительностью. Одобрил в трудах Мичурина все, что ближе всего подходило к взглядам Ламарка, а все остальное замолчал, как будто даже и не заметил. Так были подняты и объявлены гениальными опыты Ивана Владимировича по так называемой вегетативной гибридизации. Одобрения Презента заслужили также ошибочные взгляды Мичурина на решающую роль внешней среды при формировании наследственных признаков. В своих статьях Презент стал утверждать даже, что Мичурин исправил, улучшил Дарвина. Возник термин «мичуринский дарвинизм». Смысла он никакого не содержал, но выглядел очень политично.
Теория «мичуринского дарвинизма» подоспела ко времени: в 1931–1935 годах наиболее серьезные биологи страны все чаще стали задумываться над странной карьерой Лысенко в науке. Одних настораживали опыты, предпринимаемые без всякого контроля сразу на тысячах гектаров. Других возмущали грубые по форме и неграмотные по содержанию статьи Презента и Лысенко, направленные против проверенных фактов генетики, против крупнейших экспериментаторов мировой науки.
Летом 1935 года член президиума ВАСХНИЛ, профессор Московского университета Михаил Михайлович Завадовский впервые обратил внимание своих коллег на странный альянс, образовавшийся в науке. Завадовский рассказал, что в Ленинградском университете распространяется мнение, будто в Советском Союзе нет никакой генетики и никаких генетиков, кроме Мичурина и Лысенко. Что Лысенко — прямой продолжатель Дарвина. Утверждает все это на своих лекциях заведующий кабинетом дарвинизма философ И. И. Презент. «У меня сложилось такое представление, что Лысенко плохо знает содержание науки… — заметил академик Завадовский. — У него не хватает эрудиции. Этой эрудицией ему помогает Презент, который тоже не знает физиологии, но в последнее время интересуется ею. Получается комбинация, синтез, который дал, с одной стороны, интересную мысль, с другой стороны, пестрит рискованными местами. Поскольку пресса подхватывает некоторые утверждения Лысенко — Презента, они приобретают, с моей точки зрения, угрожающий характер… Шумиха, которая имеет место… не только выворачивает мозги у молодежи и аспирантов, выворачивает мозги и у самих работников; а у Лысенко получается головокружение от успехов, которое лишает его возможности держаться на ногах».
Завадовский попытался обратить внимание также на нравственную сторону оси Презент — Лысенко. Изгнанный однажды из университета за растление студенток, Презент был и прежде известен как человек нечестный и нечистый. Его контакт с одесским агрономом тоже сильно отдавал спекуляцией. Напористый, властолюбивый, выходящий на гребень удачи, Лысенко тащил за собой хитрого конъюнктурщика и сам питался его лукавыми рекомендациями. Однако, разглядев все неприглядности этого «научного» союза, академик Завадовский то ли по мягкости характера, то ли в предвидении лысенковской карьеры ограничился тем, что призвал президиум ВАСХНИЛ помочь Лысенко разобраться в ошибках, разъяснить ему несостоятельность его претензий на звание советского Дарвина.
На том же заседании президиума ВАСХНИЛ саратовский селекционер и генетик Г. К. Мейстер заявил, что Презент и Лысенко шельмуют данные современной генетики, явно не прочитав ни строчки из Моргана и Менделя.
«Наша селекция построена на генетике, а генетика имеет массу достижений, особенно за последние годы, — сказа. Мейстер. — Не принимать в расчет эти достижения — значит, ничего не понимать. Так критиковать, как критикуют Презент и Лысенко, неприлично, особенно неприлично нам в СССР, где ЦК партии и Совнарком решили устроить международный конгресс по генетике, а наши академики помещают критику рыночного характера… Пишут, что есть только два селекционера, Мичурин и Лысенко… Действительно, в СССР был выдающийся селекционер Мичурин, который имел огромные достижения, но ставить Лысенко на одну доску с Мичуриным нельзя, ведь он на протяжении десятка лет не вывел ни одного сорта…»
В том же духе, обвиняя Лысенко в невежестве и неэтичном поведении, выступали недавно назначенный на место Вавилова президент ВАСХНИЛ Муралов, вице-президент Бондаренко, заведующий бюро по опытному делу Лапин. Единственным защитником Лысенко на этом заседании оказался Вавилов. Правда, он признал несерьезными некоторые рассуждения одесского агронома насчет так называемого инцухт-метода, но в основном научное направление одесского института одобрил. «Лысенко, — сказал Николай Иванович, — осторожный исследователь, талантливый, его эксперименты безукоризненны».
Что это было? Затянувшееся заблуждение? Или правы некоторые бывшие сотрудники, которые утверждали, что смещенный с поста вчерашний президент ВАСХНИЛ уже не был свободен в своих публичных оценках? Мне более достоверным кажется первое утверждение. Николаю Ивановичу, когда того требовала польза дела, случалось быть и дипломатом. Но науку, самую истину он никогда не предавал. В крайнем случае Вавилов мог бы промолчать. Публично он отстаивал только то, во что верил.
Впрочем, в 1935 году, обласканный верхами, снабженный теоретической программой, Лысенко мог игнорировать недовольство ученой коллегии. Тем более что сам он только что оказался академиком ВАСХНИЛ. Читать мировую биологическую литературу? В тридцать пятом он уже может позволить сказать этим книгочеям: «Наша первая задача — освоить богатейшее научное наследие Мичурина, величайшего генетика… А мы в первую голову требуем, сколько прочел иностранных книжек». В другой раз он высказывается еще более откровенно: «Получше знать меньше, но знать именно то, что необходимо практике как на сегодняшний день, так и ближайшее будущее».
Понимает ли Лысенко, что теоретический багаж, который подсунул ему Презент, — научная фикция, фальшивка? Знает ли, что его вовлекают в нечистую игру? Прямого ответа на это у нас нет. Однако нравственный облик Лысенко стал значительно яснее для современников в 1935 году.
В феврале в присутствии Сталина и членов правительства в Москве проходил Второй съезд колхозников-ударников. Лысенко получил приглашение выступить. Его речь была посвящена в основном яровизации. У этого метода, как уже говорилось, были в науке и сторонники и противники. Однако Лысенко предпочел объяснить научные споры совсем иным образом. Через два с небольшим месяца после убийства Кирова, на пороге печальной памяти 1937 года, Лысенко, обращаясь якобы к делегатам, заявил:
«Вредители-кулаки встречаются не только в вашей колхозной жизни. Вы их по колхозам знаете хорошо. Но не менее они опасны, не менее они закляты и для науки. Немало пришлось кровушки попортить во всяческих спорах с некоторыми так называемыми учеными по поводу яровизации, в борьбе за ее создание, немало ударов пришлось выдержать в практике. Товарищи, разве не было и нет классовой
