значительной степени от внешних причин. Обществу, которое в своем развитии, хотя бы для видимости, опирается на научный прогресс, необходимы Вавиловы. Когда же естественный ход общественного развития нарушен, когда на первый план выступает политика, пропаганда, — возникает повышенный спрос на чудотворца типа Лысенко. Фокусники и чудотворцы должны прикрыть экономический провал, выдать черное за белое, кризис за расцвет экономики.
Четвертая сессия ВАСХНИЛ (1936 год) окончательно разграничила два лагеря в биологических науках. Грубый ламаркизм, именуемый то «прогрессивной», то «мичуринской» биологией, начинает захватывать один за другим институты, лаборатории, опытные станции. Институт растениеводства в Ленинграде и Институт генетики в Москве остаются по существу последними оплотами подлинной селекционной и генетической мысли. Здесь не только говорят о несостоятельности того или иного агрономического приема, но строжайшим образом на делянках и в лабораториях проверяют все, что вызывает сомнения.
Лысенко заявил, что принудительное самоопыление, так называемый инцухт-метод, губит перекрестноопыляющиеся растения и может принести селекционерам только вред. Вся мировая научная литература иного мнения. Но Вавилов не желает доверять ни одной, ни другой стороне. В ВИРе ставят опыты с длительным самоопылением ржи, клевера, тимофеевки, винограда, кукурузы. К экспериментам привлечены десятки специалистов. Проходит год, второй, третий, и подопытные растения, несмотря на все их разнообразие, дают исследователям единый ответ: инцухт-метод не опасен для растения и благодетелен для селекционера. Только с помощью инцухта можно вывести гибридную кукурузу, дающую на треть больше зерна и зеленой массы.
Лысенко заявляет, что ему ничего не стоит превратить хлебные злаки из яровых в озимые, и наоборот; вот пример того, что человек может изменить растения в любом полезном для себя направлении. Два сотрудника Института растениеводства М. И. Хаджинов и А. И. Лутков получают задание повторить опыты Лысенко. Два ленинградских генетика вчитываются в каждую деталь отчета Одесского института. В Одессе меняют природу злаков запросто: для этого достаточно на одном из этапов развития дать растению высокие температуры. Переделка озимых в яровые и яровых в озимые считается там неопровержимым фактом. Но подлинно научным факт может быть признан лишь после строжайшего контроля. Кто поручится за то, что при самых добрых намерениях на поля при посеве вместе с яровыми не попали озимые?
Хаджинов и Лутков ищут абсолютно бесспорную методику опыта, такую, чтобы потом не осталось никаких «но». Ищут и находят. Едва озимая пшеница «кооператорка» начинает куститься, ее подвергают тонкой операции — рассекают каждое растение на две половинки. Ничего страшного — обе половинки могут существовать самостоятельно. Но жить им приходится отныне в разных условиях. Одна часть служит для ученых контролем — она мирно растет в поле при обычных условиях. А вторую подвергают тепловому воздействию в точном соответствии с инструкцией директора Одесского института академика Лысенко. Работа в оранжерее позволяет ленинградцам повторить у себя на севере те же условия, что и у южных оппонентов. Десяток вариантов опыта сменяют один другой. Кроме «кооператорки» опыт поставлен на ячмене. И вот вывод: никакого перехода злаков из озимой формы в яровую и из яровой в озимую не происходит. Кипа термограмм и экспериментальных журналов подтверждает это краткое заключение, которое потребовало от каждого из двух ученых тридцати шести месяцев напряженного труда. Король снова гол.
Фонтан лысенковских идей казался неиссякаемым. В один прекрасный день всевластный академик заявил, что новые сорта пшеницы вовсе не обязательно выводить, как это делали до сих пор годами и десятилетиями. Для этого вполне достаточно двух с половиной лет. Селекционеры приняли новое открытие с иронией. Когда же Лысенко представил два новых «сорта», выведенных скоростным путем, саратовский селекционер академик Г. К. Мейстер резонно заметил, что одно скрещивание еще не дает сорта. Варианты, способные дать на делянках хороший урожай, нередко потом превращаются в мусор. Кандидата в сорт надо долго проверять в полевых условиях. И это «долго» не должно пугать селекционера, ибо только таким образом можно убедиться, что необходимые нам хозяйственные качества действительно стали у растения константными, постоянными.
Академик Г. К. Мейстер в 1938 году был расстрелян. Идея скоростной селекции продолжала жить. Правда, жила только идея, ни одного сорта, выведенного за два года, страна не получила. Но спекуляция на проблеме сортов на этом не кончилась. Став президентом ВАСХНИЛ, Лысенко начал требовать, чтобы новые сорта выводило каждое растениеводческое научное учреждение. Внешне все выглядело как будто пристойно. Пусть ученые-растениеводы докажут верность своих теоретических воззрений, пусть создадут хорошие сорта зерновых, овощных и технических культур, пусть открытия их обогатят народ. Даешь сорта! Это требование вскоре обрушилось и на ВИР. В газетах и на научных совещаниях сотрудников академика Вавилова начали укорять за то, что они не хотят заниматься практической работой, погрязли в никому не нужных теоретических исследованиях. Кампания была явно фальшивой. Устроители ее хорошо знали, что наука о растении состоит не из одной только селекции, что селекционер может творить новое, лишь имея для скрещивания и отбора исходный материал, родительские формы. Где их взять? Ведь селекционеру для гибридизации нужны порой растения из самых дальних стран. Ему нужно также знать, каков химический состав этих родителей, каковы их физиологические свойства, терпеливы ли они к холоду, к жажде, могут ли ответить быстрым ростом и развитием, если дать им много удобрений. Заранее надо дознаться селекционеру и о генетике своих подопечных: как, в какой мере передают они потомкам наследственные черты, хозяйственно ценные и, наоборот, вредные. А иммунитет растения? Разве можно начинать селекцию, не дознавшись предварительно, каких болезней будущему сорту следует более всего опасаться и от каких его можно уберечь.
Именно этим занимался коллектив Всесоюзного института растениеводства. Вавилов вовсе не был противником селекции. Наоборот. На одном из научных советов летом 1935 года он очень точно объяснил сотрудникам свою позицию: «Мы приступаем нынче к решительной переделке растений, решительной переделке сортов, и на очереди стоят углубленные исследования по существу селекционного характера, но требующие огромной помощи биохимии, генетики, физиологии, технологии и других близких дисциплин».
Это говорилось в самом начале затеянного Лысенко «сортового бума», но Николай Иванович уже тогда предвидел опасность, возникшую на горизонте науки.
«Увлечение селекцией, превращение в селекционеров большого коллектива головного научного учреждения — невозможно. Мы имеем до шестидесяти физиологов, много генетиков, биохимиков. Естественно, что нужно сомкнуться с селекционерами, помогать им, не утаивать от них физиологических характеристик. Но нельзя понимать т. Лысенко безусловно, так что один человек должен превратиться в энциклопедию, чтобы он все сделал сам. При этом не в энциклопедию справочную, но лабораторную. Это доведет до абсурда». В конце этого выступления Вавилов снова подчеркнул непреклонность своей позиции: ВИР останется центром подлинной агрономической и генетической науки.
Николай Иванович сделал это заявление не только оттого, что Лысенко поднял шумиху вокруг новых сортов. Он глядел глубже. Селекционный процесс, который от века оставался только личным искусством наиболее одаренных селекционеров, директор ВИРа хотел поднять до уровня науки. Ему не терпелось заменить случайные удачи отдельных искателей «золотого колоса» строго закономерным научным получением сортов. Чтобы научить селекционеров основам научного подхода, Вавилов еще в 1933 году начал готовить трехтомный коллективный труд «Теоретические основы селекции». Одна из статей этого классического труда так и называлась «Селекция как наука». Автор, академик Вавилов, настойчиво проводил в ней все тот же дорогой ему тезис: «Социалистический строй нашей страны с его целеустремленностью, с необъятным простором работы, с огромным коллективом исследователей как никогда нуждается в селекции как научной дисциплине».
До конца своих дней не отошел он от этого взгляда. В 1938 году в одном из писем Николая Ивановича к американскому селекционеру Сиднею Харланду мы снова читаем: «Селекционные станции, как грибы, растут в нашей стране. Вы понимаете, как необходима нам научная селекция. Между искусством селекции и генетикой — глубокая пропасть, и нужно сделать многое, чтобы перекинуть через нее мост». Главными строителями этого моста Вавилов хотел видеть сотрудников-вировцев.
Очевидно, Институт растениеводства в середине 30-х годов неплохо справлялся с той ролью, которую ему уготовил его директор. В 1934 году Имперское научное бюро растениеводства в Англии посвятило целую книгу достижениям советской селекции и плану исследований на вторую пятилетку, которые в
