понесся вниз. Летчику нужно несколько секунд, чтобы выбраться из кабины и покинуть самолет. В такой ситуации вряд ли у него это получится. Мой случай скорее исключение, чем правило.
На восьми тысячах нас настигли. Первую атаку мы отбили легко, расстреляв их строй с трехсот метров, сбив один и повредив другой самолет. Потом стало хуже, намного хуже. После очередного раза я понял, что мне все-таки придется выполнять предначертанное.
Вклинившись в переговоры пилотов, громко сказал:
— Парни, уходите на высоту как можно резвее, я попробую задержать их.
— Орел-два, у тебя левый мотор начал дымить! — выкрикнул Орел-три.
— Знаю, похоже, маслопровод перебит. На бой меня хватит, главное — уйдите, а я выберусь, не впервой.
— Мы без тебя не уйдем! — глухо сказал Линьков.
— Капитан, не тупи… Бойся справа!.. Со мной у вас шансов нет, уходите… Есть!.. — довольно крикнул я, сбив с двухсот метров очередного «худого». Тридцать семь миллиметров — это сила!
— Одна пара поднимается выше, видимо, хочет атаковать сверху… Орел-два, постарайся подняться повыше.
— Блин, капитан! Это не просьба, а приказ! Оставить меня и подниматься! Ясно?! Выполнять!
— Есть выполнять!
За что мне нравятся эти ребята, приказал — сделали. Дав газу, они стали подниматься выше, игнорируя атаки. Знали: их прикрывают.
Я приподнял нос «таира» и дал заградительные очереди поперек курса атакующих «мессеров».
— Второй готов!
Теперь — чуть довернуть и ворваться в группу немецких истребителей, вынужденных уклониться от огня. Всё! Дело сделано. Фрицам не до наших, они заняты исключительно мной. Парням осталась только та пара, что поднялась раньше.
— Орел-два, удачи!
— Принято! Орел-четыре, у тебя хвост измочален, не напрягай машину… Все, бэка кончился, пока, парни, свидимся за линией фронта…
Левый мотор уже горел и трясся нервной дрожью, когда я заглушил его. Резким маневром вырвавшись из клубка схватки, направил нос штурмовика вниз, дав газу и так работавшему на пределе правому двигателю.
За время боя мы удалились от Бреста километров на сто, не меньше, и если мои расчёты правильные, внизу как раз то самое болото.
«Судьба!»
Эта мысль постоянно крутилась в голове, когда я, упершись ногой в приборную панель, выводил самолет из глубокого пике. Задев носом верхушку высокого дуба, резко ушел в сторону, увернувшись от прошедшей рядом очереди.
Заметив брызги торфа от попадания пуль и снарядов, довольно улыбнулся — шанс уйти был.
В «таирах» мне нравилась одна штука. В них был парашют. Видели, как современные истребители и штурмовики тормозят при посадке? Выпускают тормозящие парашюты. Так вот, на этой машине был такой. Причем заводской, а не кустарный, как на многих других «тройках». Скажу честно, это не я подал идею, а задумка одного из офицеров в штурмовой дивизии Александрова, которая вся вооружена «таирами». Использовали его обычно для того, чтобы сбросить кого-нибудь с хвоста — если выпустить закрылки, шасси, парашют, то самолет резко тормозился, а преследующий истребитель противника проскакивал вперед, оказываясь перед пушками штурмовика. После чего сброс одноразового купола, и лети дальше. Сперва делали их кустарно из трофейного материала, пока не пришли первые машины уже с заводскими парашютами. Так вот моя была именно такой, из первой партии, что пошла в войска два месяца назад.
— Ну, с богом! — Я выпустил закрылки, шасси и парашют. В принципе можно бы уйти и на одном моторе, тихонечко на бреющем, если бы не два «худых», которые сопровождали меня до земли.
От резкого торможения меня чуть не выкинуло из кабины, но скорость упала. Мягкие лапы молодых елей приняли изувеченную машину, ещё больше замедляя её, и под треск стволов и шум падающих деревьев опустили на землю.
Очнулся я от сильного толчка, когда штурмовик уткнулся носом в мягкую почву.
«Ни хрена себе торможение! Как же они их используют?! Нет, нужно все-таки было прочитать инструкцию».
Утерев потёкшую из носа кровь, я через треснувший плексиглас фонаря заметил струю бензина, льющегося на лесную подстилку. Треск проводки и искры, а также вонь гари от продолжавшего дымить мотора ясно давали понять, что из кабины мне лучше вылезти как можно быстрее.
Отстегнув привязные ремни, открыл фонарь, используя аварийный сбрасыватель. Конечно, использовать пиропатроны при льющемся бензине глупо, но быстро покинуть машину по-другому я просто не мог.
Придерживая парашютную сумку, чтобы не била по бедрам, отбежал в сторону от самолета. Это только в фильмах происходит взрыв, в реальности же — просто пожар. Несколько секунд поглядев, как внезапной вспышкой охвативший самолет огонь перекинулся на ближайшую сосну, развернулся и побрел прочь, на ходу проверяя амуницию.
«Так, карта на месте. Оружие тоже, аптечка, продовольствие. Так, надо определиться, где я!»
Достав карту, с помощью её и компаса попытался определить свое местоположение, но через несколько секунд бросил это занятие. Бой был тяжелый, до сих пор голова кружилась от перегрузок, и отслеживать, где точно нахожусь, было сложно. Проще говоря, полностью отдался упоению боя, так что теперь требовалось найти какой-нибудь ориентир…
С декабря сорок второго в спаскомплект летчика входил и автомат. Фактически это был компактный пистолет-пулемет, крепившийся на бедре. К нему шли четыре магазина в чехлах, пришитых к штанинам комбинезона по два на каждой ноге выше колена. Еще нож и граната, но граната — это моя инициатива, я помнил крымские горы.
«Ласка», как прозвали летчики этот ПП, мне понравился — удобный, легко держать в руке, даже проволочный приклад есть. На дистанции до ста метров то, что нужно. Привел его к бою и проверил остальное оружие.
Отцепив один из ремней портупеи от пояса, прикрепил его к оружию и, повесив на плечо, энергичным шагом зашагал в сторону восходящего солнца. Оба «мессера», что сопровождали меня до земли, уже ушли к остальным, так что я шел спокойно, и только хруст сухих веток и очень далекий гул самолетов нарушали тишину.
— Ух ты! М-да, дежавю, — пробормотал я. Из тысяч хуторов, что находились вокруг, случайная тропинка вывела меня именно к тому, где побил поляков на второй день пребывания в этом мире.
Покрутив головой, осторожно вышел на открытое пространство. Хутор оказался заброшенным. Судя по бурьяну, тут уже год как никто не бывал.
Насколько помню, домов было три, сейчас же виднелся только один почерневший от сажи сруб без крыши. Сараев, за которыми когда-то прятался, и сеновала, откуда стрелял по хуторянам, не было. Видимо, сгорели.
— Интересно, что тут произошло?
Сторожась, я подходил к хутору, зорко осматриваясь. Сперва стали попадаться небольшие воронки от мин, потом стреляные гильзы от немецких карабинов, деревянная рукоятка от гранаты… Тут явно шел бой. С кем, выяснилось довольно быстро. В золе дома, в котором когда-то спал, валялись ржавые остатки ППШ, у забора лежал человеческий костяк в обрывках советской десантной формы. Тут явно приняли бой наши разведчики. Судя по всему, свой последний бой.
Даже не подумав о том, что меня могут искать немцы, подобрал валявшийся на земле ржавый заступ и пошёл к одинокому дубу, росшему посреди поля — оставить своих непогребёнными я не мог. Однако не успел. Когда солнце уже опустилось к самому горизонту и до темноты осталось не больше пары часов, послышался лай собак.
По лаю можно многое сказать. Например, можно определить по нему настроение собаки. Этот был возбужденно-предчувствующим и еще азартным. Такой лай только у загонщиков.
