например, конфликты между коренными китайцами и монголами, факты идейного брожения среди китайских студентов. В моей памяти навсегда запечатлелись эти двадцать страниц иероглифического текста, плотно исписанные карандашом. За него я заплатил Кану сто тысяч иен — сумму немыслимую.
Я настоял на том, чтобы доклад был переведен на русский язык не в Москве, а здесь же, в токийской резидентуре, под моим контролем: ведь московские переводчики вполне могли отнестись к переводу спустя рукава и упустить в нем самые важные и выигрышные моменты.
Затем Кан написал справку о своих научных исследованиях и даже раздобыл образен химического вещества, ускоряющего реакции, того самого катализатора, за которым давно охотилась наша разведка. Эту маленькую пробирку, до половины заполненную белым порошком, Кан передал мне под столом в ресторане. Катализатор он украл для нас в Токийском технологическом институте Это был самый настоящий промышленный шпионаж.
Мы с Каном подружились. Стали встречаться уже в дорогих ресторанах, пели там вполголоса советские песни, в том числе и «Москва — Пекин», популярную в СССР в пятидесятые годы. В ней, в частности, были такие слова:
О, как ненавидел я обоих этих коммунистических монстров! Но выхода не было, и я продолжал укреплять отношения с Каном в надежде добиться большого успеха, занять высокое положение в разведке: ведь иного пути для более менее сносной материальной жизни тогда в СССР не было.
И наконец Кан согласился стать нашим агентом! В соответствии с принятой в СССР бюрократической практикой это обстоятельство оформляется распиской, собственноручным письменным обязательством сотрудничать, которое пишет агент. Никакой юридической силы эта расписка не имеет, а служит лишь для начальников в КГБ подтверждением того, что их подчиненный, завербовавший агента, не врет.
Именно поэтому я попросил Кана написать эту расписку для пущего эффекта на русском языке и Даже сам продиктовал ее текст. Выглядела расписка так:
«Обязуюсь помогать советским ученым». И — личная подпись…
Распрощавшись в тот вечер с Каном, я отправился домой, а по пути зашел еще в маленький ресторан, расположенный в двух шагах от ТАСС, у метро «Хацудай», чтобы в одиночестве отпраздновать победу. Я выпил кружку свежего пива. До сих пор помню его удивительный, тонкий, бодрящий вкус…
На следующий день я отправил в Москву телеграмму и приготовился к ордену. Две недели прошли в томительном ожидании.
И вот наконец ответная телеграмма из Москвы пришла. Прочитав ее, я чуть не расплакался от обиды.
«Поздравляем с вербовкой ценного китайского агента, — говорилось в телеграмме, — однако обещанный орден пока дать не можем…»
Далее в телеграмме сообщалось, что орден мне дадут только тогда, когда Кан возвратится в Пекин и станет сотрудничать там с нашей резидентурой, а пока мне объявляют лишь устную благодарность начальника разведки Крючкова…
Эта была низшая из наград…
— Вы чем-то огорчены? — внимательно глядя мне в глаза, спросил заместитель резидента. Должно быть, в другой телеграмме, которую скрыли от меня, ему предписывалось проследить за моей реакцией на награду и, если я обижусь, сообщить об этом в Москву, которая не любила подобных обид разведчиков и никогда их не прощала. Это был излюбленный метод КГБ — искушать человека наградой, манить его ей, увлекать все дальше и дальше, но каждый раз откладывать ее до тех пор, пока силы человека иссякнут и он умрет или сойдет с ума…
Вскоре меня вызвали в Москву, где я узнал, что начальство разведки хочет сделать из Капа сюрприз для руководства КГБ, представив его суперагентом вроде Джеймса Бонда, каким скромный ученый Кан, конечно, не был. Для этого предполагалось обучить его шифровке и радиосвязи. Что именно он стал бы таким образом передавать из Китая в Москву, никого не интересовало.
От шифров я отказался сразу же, поскольку они были такими сложными, что ни Кан, ни я сам не смогли бы их освоить.
А вот на радиосвязь согласился, невольно включившись в чиновничью игру высокого руководства.
Вернувшись в Токио, я купил радиоприемник с цифровым табло и начал учить Кана ловить в эфире адресованные ему передачи из Москвы. Конечно, служба японского радиоперехвата тотчас же их засекала, но ни меня, ни даже Москву это не волновало, ибо отступать было некуда…
И тут я заметил, что, кажется, нахожусь в поле зрения японской контрразведки. Хотя в общении с Каном я принимал повышенные меры предосторожности и встречался с ним теперь в поздний час только в храмовых парках, известных своим запустением, каждый раз я видел в темноте какую-то фигуру. Вряд ли это был случайный прохожий.
Однажды, когда мы с женой вышли погулять около ТАСС и заодно побеседовать о Кане, мимо меня быстро прошел человек в штатском. Профессиональным чутьем я угадал в нем полицейского и догадался, что в эти минуты в моей квартире в особняке ТАСС проводится негласный обыск. Так именно и было, о чем я впоследствии узнал из газет.
И вот, наконец, злополучный вечер наступил. Вместо Кана из кустов в парке Сэндзоку вышла группа мужчин в белых плащах, вспыхнул яркий свет небольшого прожектора…
В полиции, где я провел полчаса, со мной обращались очень пристойно и уважительно, однако дали понять, что подозревают меня в некоем «принуждении» — такой вид правонарушений предусмотрен японским законом. Но никакого принуждения здесь не было. Наоборот, только соблазн богатыми подарками, деньгами, щедрыми угощениями в ресторанах…
Через два дня я покинул Токио якобы по собственной воле, а на самом деле по приказу Москвы. Руководство разведки боялось, что в Токийском полицейском управлении, куда меня вызывали, я сболтну что-нибудь лишнее.
До сих пор я не знаю, как японская полиция нас засекла. Был ли Кан агентом японской полиции или китайской разведки или, наоборот, их жертвой?
Вскоре после моего отъезда, как сообщили японские газеты, Кан был возвращен в Китай. Что там с ним случилось? Наградили его или наказали? Не изломал ли я его жизнь? Мысль эта долгое время не давала мне покоя…
Китайские агенты — ненадежный народ. Сегодня они сотрудничают с нашей разведкой, а завтра, глядишь, переметнулись к своим: настолько сильно в них чувство китайского этноцентризма.
Кроме того, многие из них давно сообразили, что на период собственной заграничной командировки совсем не лишне подзаработать за счет советской разведки. Они с готовностью принимают от нас дорогие подарки, деньги, с удовольствием обедают в европейских ресторанах, давая тысячи обещаний о своей будущей агентурной работе в Китае. Однако, вернувшись домой, они пропадают, прячутся, залегают на дно и на связь не выходят. Обнаружить их в миллиардной стране со сложным контрразведывательным режимом практически невозможно.
Иногда, в редких случаях, это все-таки удается, и наш разведчик, сам радуясь возможности лишний раз выехать за границу, мчится на международный конгресс, где должен появиться завербованный нами китаец.
Там разведчик мастерски разыгрывает случайную встречу, но китаец почему-то не ликует в ответ, а, наоборот, мнется и намекает на контрразведку и шпионаж. А иногда и прямо спрашивает своего русского друга о том, в каком отделе разведки тот служит и каков помер его служебного телефона. И приходится навсегда распрощаться с ним во избежание очередного скандала…
А вел ли Китай разведку против нас? Разумеется, и методы ее были очень похожи на наши. Впрочем, есть у нее и своя специфика, связанная с нехваткой денег. Правда, китайцы и тут умудряются находить остроумный выход. Бродя в окрестностях наших оборонных заводов, они выискивали слесарей-забулдыг и
