Виной этому армейская кадровая система. Хотя в ведении Министерства обороны имелся военный институт иностранных языков, где обучают вполне профессионально практически всем языкам мира, в том числе и японскому, армейское руководство почему-то предпочитает направлять на работу за рубеж не знающих языки, а рядовых войсковых офицеров, не знающих ни одного иностранного языка, но прошедших службу в отдаленных гарнизонах. По его мнению, эти люди более надежны и никогда не посмеют переметнуться в стан врага.
Более того, кадровый аппарат ГРУ при помощи агентуры КГБ, имеющейся в изобилии в каждом воинском гарнизоне, специально выискивает тех офицеров, кто не хотел бы служить за границей и ждет очередного назначения на более высокую должность в одном из гарнизонов, дислоцирующихся внутри страны.
Таких офицеров вызывают к начальству и предлагают перейти в ГРУ. Они, конечно, отказываются, ссылаясь на незнание языков и прочие мало-значимые для начальства причины и на то, что у них лежит душа именно к армейской службе и ни о какой работе за рубежом они не помышляют.
Эти слова для генералов-кадровиков — сущий бальзам на душу. Они — лучшее свидетельство кондового советского патриотизма, отвергающего все заграничное как нечто изначально чуждое и враждебное.
Потом, в лучших традициях Советской Армии, этих офицеров просто переводят на работу в ГРУ. Чертыхаясь, они начинают изучать дипломатический церемониал и протокол, кажущийся им совершенно ненужным, а также иностранные языки, к которым они не имеют никакой склонности. Закончив учебу, они отправляются за границу под прикрытием дипломатов, журналистов и торговых работников, но навсегда сохраняют офицерскую осанку, привычку разговаривать громким голосом и множество других черт, безошибочно выдающих в них военных людей. Однако, несмотря на все это, они убегают к американцам и англичанам почти так же часто, как и сотрудники КГБ.
Вместе с тем многих сотрудников ГРУ отличает необъяснимая и совершенно искренняя ненависть к капитализму, которую их коллеги только имитируют. Каким образом эту ненависть умудряются прививать молодым офицерам в военных училищах, я так и не мог понять, хотя специально много раз беседовал на эту тему и с их преподавателями, и с самими выпускниками. Уверен, что своему брату офицеру они отвечали не кривя душой, но ясного представления у меня все равно так и не сложилось. Думаю, что сам уклад жизни советского военного училища с его полуголодной и совершенно невкусной едой, казарменной скученностью, откровенным издевательством старшего над младшим и сильного над слабым подспудно рождает ненависть и зависть к преуспевающему, сытому и равноправному буржуазному обществу…
Вот и Петр через минуту с победным видом подошел к сидевшему за столом Алексею и положил перед ним фотографию.
— Эта фотография раскрывает цинизм буржуазного общества! — пояснил он.
На фотографии был изображен пожилой японец, рассматривающий витрину небольшого ресторана, каких в Токио десятки тысяч.
Полочки витрин уставлены пластиковыми, совершенно неотличимыми от настоящих изображениями блюд, которые в любое время можно отведать в этом ресторане. На нежных кубиках куриного шашлыка застыли капли рубинового сока, а розовые куски сырой рыбы, обложенные темно-зелеными водорослями, казалось, источали океанскую свежесть. Облачко же пены, застывшее над золотой кружкой пива, поражало воображение всякого гурмана.
Надо ли говорить о том, что ни витрин, ни таких прекрасных муляжей блюд у нас не было и в помине, а если бы они вдруг появились, то немедленно стали бы предметом ажиотажного спроса! Сама по себе эта фотография служила достаточным доказательством и экономического, и гуманитарного превосходства капитализма над коммунизмом.
В многослойной заметке Петра, присовокупленной к фотографии, говорилось, что японские рестораны предлагают своим клиентам чересчур разнообразный выбор блюд, чтобы таким образом заставить их раскошелиться. (В этом пассаже проявилось глубинное для марксизма пренебрежение к деньгам. Не случайно Маркс отмечал, что при коммунизме деньги будут иметь такое же отношение к действительной стоимости вещей, как театральные билеты. К сожалению, его пророчество сбылось в социалистических странах, загнав их в экономический тупик.)
— Однако, — делал вывод Петр, — простые жители городов после тщательного изучения меню неизменно выбирают свой обычный обед.
— Ну и каков же обычный обед японца? — иронически осведомился Алексей.
— То есть как? — удивился Петр. — У каждого свой…
— Но ведь именно такой вопрос, Петя, зададут наши читатели, ознакомившись с твоей заметкой. Ведь мы изо всех сил внушали им, что этот обед состоит из горстки риса. Увы, эти времена давно прошли. Даже бифштексы и омары доступны теперь всем, а не только богатым людям. Возьмем, к примеру, хотя бы бэнто[2], в него входит пять-шесть видов жареного мяса, столько же рыбы, квашеных и свежих овощей и фруктов… Это же идеальная пища для человека двадцатого века! В ней присутствуют все микроэлементы! Однако советскому человеку такой широкий набор блюд по-прежнему недоступен, и ты прекрасно знаешь почему!.. Ну а если мы, Петр, — продолжал Алексей, — удовлетворим интерес читателей по поводу типового японского обеда, то он задаст следующий вопрос, ответить на который мы не сможем: «Почему же мой обед не таков?» Да у нас во многих районах страны мясо нельзя купить просто так, для этого требуется еще специальный талон, выданный властями и символизирующий право на покупку мяса! Подумай, как это унизительно! Особенно если учесть, что в государственных магазинах СССР мясо продают только мороженое, которое здесь, в Японии, вообще идет за бесценок!..
При этих словах Петр встревоженно указал глазами на потолок, где, по всеобщему убеждению, находились подслушивающие аппараты, установленные японской контрразведкой.
— Да разве они не знают об этом? — досадливо воскликнул Алексей — Они, японцы, между прочим, не дураки… Так что продовольственная тематика твоего текста исключается. А фотографию можно отсылать в Москву, она по-своему интересна. Только подпись придумай нейтральную, типа «Курьезы японской улицы»…
— Типа: «Рис в Японии доступен не каждому», — сострил кто-то из молодых.
— Все смеетесь, молодежь, а не понимаете, что этим смехом помогаете врагу! — укоризненно произнес Петр. — Я вообще удивляюсь, как вас направили работать за границу. Тем более, — добавил он торжествующим тоном, — что рис действительно вздорожат!..
И он достал из ящика стола отпечатанный на машинке листок бумаги, положил перед Алексеем и прихлопнул ладонью.
— Ну, Петь, ты просто мастер лаконичной информации! — двусмысленно воскликнул Алексей и стал читать вслух: — «На сто пятьдесят иен больше будут платить ныне японские трудящиеся за стандартный мешок риса, стоящий ныне…» Постой, да зачем ты первоначальную цену-то приводишь? Ведь выходит, что рис вздорожал всего на три процента?! По нашим меркам это вообще не заслуживает внимания, у нас такого вздорожания никто бы и не заметил: у нас в стране уж если повышают цепы, то сразу вдвое, а кофе, например, стал дороже в четыре раза…
— Так неурожай же был в Бразилии! — раздраженно пояснил Петр.
— Но тут, в Японии, он почему-то не сказался, хотя кофе закупают в Бразилии. Конечно, не отреагировать на повышение цен на рис мы не можем, иначе нас в Москве, в ЦК КПСС, не поймут. Подумают, что мы скрываем от советского народа недовольство японских трудящихся невыносимыми условиями жизни при капитализме… — По широкому, типично русскому, крестьянскому лицу Алексея скользнула едва заметная усмешка. — Но делать это нужно с умом! Ты про какой мешок пишешь, пятикилограммовый, который ты в ближайшей рисовой лавке видел? Молодец, глубоко изучаешь буржуазный быт! Но ведь там на задней полке и десятикилограммовые мешки лежали, тоже стандартные. Они-то ведь вздорожали на триста иен! А где три, там и пятьсот: все равно для наших людей это абстрактная величина, однако цифра пятьсот звучит солидно, словно оклад в полтысячи рублей. Поэтому в твоем шедевре мы запишем так: «Почти на пятьсот иен больше придется платить японским трудящимся за обычный мешок риса».
Почеркав карандашом по Петровой статье, Алексей протянул ее не Петру, а мне, сидевшему рядом:
