Совсем рядом высилась, сверкая огнями, токийская телебашня, знаменитая на весь мир «Токё тава». Казалось, протяни руку, и ухватишь рубиновую капельку на вершине. Но нет — дорогу к ней преграждает высокая каменная стена советского посольства. Отныне мы не имеем права выходить. Нас просто не выпустят охранники, а сама попытка выбраться за ворота будет истолкована как намерение убежать к американцам. С сожалением и тоской смотрели мы на спящий город, с которым связано так много воспоминаний, и прощались с ним навсегда.
За несколько минут до этого я завершил написание многостраничной телеграммы, адресованной теперь уже не начальнику разведки Крючкову, а самому Председателю КГБ Чебрикову Сейчас два заместителя резидента, укрывшись в кабинете, химичили над ней, кое-что изменяя и вымучивая собственный комментарий.
Когда советский разведчик попадает в лапы врага хотя бы на минуту, это считается чрезвычайным происшествием в масштабах всего КГБ. Я же пробыл в полиции целый час! Это было уже нечто из ряда вон выходящее.
В течение этого времени я был абсолютно не под контролем КГБ и, по мнению начальства, мог натворить все, что угодно! Но разве в обычные дни разведчик находится под контролем круглосуточно? А как же бесконечные отлучки в город, встречи с агентурой, походы в магазин, наконец? Что, его всегда сопровождают сотрудники службы наружного наблюдения, как в Москве?
Так-то оно так, но все равно агентура из числа ближайших друзей раз в неделю информирует о нем офицера безопасности посольства. Сам разведчик постоянно общается с коллегами и начальниками, и, наконец, в его квартире может стоять техника подслушивания, установленная КГБ. Да, все это пустая формальность, и руководство КГБ это отлично понимает. И тем не менее управление «К» несет ответственность за разведчика, хотя на деле, конечно, никак за него не отвечает. Но оно регулярно посылает в Москву сводки о его деятельности, на которых в Москве можно начертать ту или иную резолюцию, или поставить знак вопроса, или вызвать сотрудника в кабинет для серьезного разговора. А кто отвечал за меня в течение того злосчастного часа? Никто! Я был словно в замкнутом пространстве между небом и землей и потому отчетливо сознавал, что резидентура ни за что не разрешит мне завтра идти в полицию, пусть даже и в сопровождении офицера безопасности: а вдруг я за ночь одумаюсь и попрошу политического убежища?..
Стоило мне задремать, как перед глазами снова и снова повторялась злополучная сцена в парке. Луч прожектора ослеплял меня, и я просыпался…
Меня беспокоило и другое. Я знал, что КГБ первым делом отправляется на квартиру разведчика, убежавшего за границу или, как я, попавшего в беду, и переворачивает в ней все вверх дном, в надежде найти какой-нибудь компромат. И очень часто находит! У Станислава Левченко, бежавшего в США, обнаружили распятие, о чем упоминалось выше. У другого разведчика — секретные документы резидентуры. Как выяснилось во время служебного расследования, он брал их на дом лишь для того, чтобы поработать в спокойной обстановке, а не в шумной атмосфере резидентуры.
У меня, конечно, ничего подобного не было. Я никогда не оставлял ничего компрометирующего именно на такой вот случай. Но на моем письменном столе, а также на полу, на диване и стульях лежали рукописи статей или заготовки для будущих книг. Текст которых, как и положено, подвергался моей собственной доработке и потому был испещрен чернильными поправками. Я живо представлял себе укоризненное замечание кого-нибудь из коллег: мол, мы, понимаешь, не желая сил, работаем на благо родины, а он изощряется в литературном творчестве, вместо того чтобы заниматься делом!
Начальство в Москве поступает в таких случаях очень сурово. Но это все ничего. А вот что меня беспокоило всерьез, так это новенькая тетрадь на столе, на первой странице которой я вчера написал такие слова: «Дай, Господи, благополучного начала книги сей!» — и нарисовал крест.
Это было посерьезнее вчерашнего моего захвата полицией. Историю с японской полицией, может, еще удается как-нибудь дезавуировать, а идеологическое преступление — никогда.
— И это пишет советский разведчик?! — слышались мне гневные голоса начальников.
Но, к счастью, не так давно в ТАСС приехал новый напарник-чекист, с которым мы подружились, что в разведке бывает очень редко. Его-то я и ждал с самого утра, с деланным спокойствием прохаживаясь по посольскому двору. Как обычно, его обитатели почтительно здоровались со мной, не желая портить отношения с сотрудником КГБ.
«Ничего! — думал я. — Посмотрим, как вы будете здороваться завтра, прочитав газеты! Небось станете шарахаться, как от прокаженного, чтобы вас тоже не приняли за шпионов».
Наконец в посольские ворота въехала машина моего друга, и я, с трудом удерживаясь от того, чтобы побежать, поспешил ему навстречу.
Увидев меня, молодой разведчик улыбнулся, удивившись тому, что я приехал в резидентуру так рано.
— Стой и не двигайся. Неизвестно, удастся ли нам еще раз поговорить без свидетелей!.. — быстро заговорил я.
Когда друг узнал, что случилось со мной прошлой ночью, кровь отхлынула у него от лица, он был потрясен. Признаюсь, я был глубоко тронут его искренней реакцией, и, к сожалению, он единственный отнесся ко мне сочувственно. Остальные либо сторонились меня, либо укоризненно качали головой, а то и откровенно злорадствовали.
Рассказал я ему и о злополучной тетрадке, которую нужно принести мне сюда, и о рукописи, которую надо сжечь Друг бросился к машине, чтобы успеть побывать в квартире до того, как туда нагрянут офицеры управления «К».
— Да, кстати, давай условимся еще об одном! — остановил я его. — Думаю, завтра меня вышлют в Москву, а в прессе начнется шумиха. Но ты же знаешь, что в Ясеневе никогда не показывают статей тем, что в них фигурируют. Управление «К» станет шантажировать меня, выискивая различия между моими донесениями и газетными публикациями. Жену, скорее всего, отправят через несколько дней. Пожалуйста, пришли мне с ней газетные вырезки, чтобы я смог ориентироваться в беседах!..
Через час тетрадка была у меня в руках. Я выдрал из нее опасную первую страницу и сжег. А книга, о которой я просил у Бога благословения, через три года вышла в Москве, Она была посвящена воспитанию детей в Японии и называлась «Как стать японцем». На прилавках она не залежалась. Тем более, что предисловие к ней не побоялся написать сам Владимир Цветов, ведущий наш журналист-японовед, к сожалению уже покойный. Когда я позвонил Цветову по этому поводу, я опасался, что он скажет: «О каком предисловии может идти речь? Ты же теперь неприкасаемый! А я каждые два-три месяца летаю в Японию! Вдруг японцы откажут мне в визе, узнав, что я написал предисловие к твоей книге? Значит, у нас с тобой есть контакт? Нет уж, лучше обратись с этой просьбой в какому-нибудь ветерану-чекисту!..»
Но ничего подобного Цветов не сказал. Его предисловие не только украсило мою книгу, но и стало актом человеческого мужества. Я до сих пор благодарен ему за это и чту его память…
III
Герой я или преступник?
В резидентуре уже было полно народу. Все возбужденно переговаривались.
— Полиция ищет тебя по всему Токио! — послышалось со всех сторон. — Постовой полицейский приходил в ТАСС, чтобы вручить тебе повестку, по ему сказали, что тебя нет, а где ты, неизвестно! В ТАСС звонили из Токийского полицейского управления и спрашивали, когда ты появишься! А главное — ТАСС осаждает толпа журналистов! Требуют, чтобы ты вышел к ним! Завхоз Мацумото отгоняет их палкой!..
Когда я лотом увидел эту сцену по телевидению в программе новостей, мне стало не по себе. Вокруг маленького двухэтажного тассовского особняка собралась уйма народу. Все кричали, жестикулировали. В окнах верхнего этажа порой мелькали испуганные лица корреспондентских жен и тотчас скрывались за занавесками. Сами журналисты сидели за столами в офисе как ни в чем не бывало, но ничего не писали… Потом, после ухода из КГБ, мне не раз приходилось встречаться с японскими журналистами, с улыбкой сообщавшими мне:
