Любовь

Человеком, который пытался насильственным путем внедрить это понимание в умы, был уже упомянутый Джон Мани, профессор университета Джонса Гопкинса в Балтиморе, отец понятия gender. Этому психологу было уже за сорок, когда в 1967 году он решился на весьма рискованный эксперимент. Неудачное обрезание искалечило двухлетнего ребенка. В отчаянии родители обратились к Мани, о котором слышали по телевизору. Знаменитый психолог решил вмешаться. Убежденный в том, что только общество определяет нашу половую самоидентификацию, он посоветовал родителям Дэвида Реймера воспитать сына, как девочку. Дэвид превратился в Бренду. Ему удалили яички, а из остатков полового члена сформировали влагалище. Под бдительным оком науки и средств массовой информации Бренда выросла и стала типичной девочкой. Мани торжествовал, феминистки пели ему осанну. Но потом Мани пришлось пережить свое Самоа. В конце периода полового созревания Бренда вдруг поняла, что не относится ни к какому полу. Мальчики смеялись над ней, а девочки не принимали ее как равную. Узнав о себе правду, Бренда восстала против навязанной ей половой роли. Она решила вернуть себе исходный пол, снова взяла имя Дэвид, начала принимать гормоны и подверглась новым операциям. Но счастья все равно не было. В возрасте 38 лет Дэвид Реймер покончил с собой и своей бессодержательной жизнью.

Судьба Дэвида Реймера печальна. Радость она вызвала только у эволюционных психологов, которые удовлетворенно кивали головами: не следует портить естественную половую роль. Тем не менее было бы уместно поискать и другой ответ. Совершенно очевидно, что главная проблема Бренды заключалась в том, что ее не приняли другие.

Следовательно, половые роли во многих отношениях являются относительными, ибо развиваются на виду у других людей. То, что понимание своей половой роли жителем Исламабада отличается от такого понимания жителя Берлина, обусловлено не модулями, генами и гормонами. Такое мощное воздействие культуры на половую самоидентификацию не нуждается в подкреплении религиозными рассуждениями или показательными историями. Подобные примеры можно отыскать, кстати, и в животном царстве. Немецкий исследователь мозга Геральд Хютер, профессор Геттингенского университета, именно это имеет в виду, когда пишет: «Лошадь, вскормленная и воспитанная зеброй, охотнее пристает к стаду зебр, чем к табуну лошадей. У лошади, следовательно, нет генетической программы, которая говорила бы ей: “Ты лошадь”, и, значит, релейные связи в ее мозге после рождения программируются после рождения жизненным опытом, который она приобретает в раннем развитии» (44).

Нет сомнения, что люди дольше, чем лошади, подвергаются формирующим влияниям. Наше социальное взаимодействие с родителями, родственниками, друзьями, знакомыми и так далее, подвержено бесчисленным вариациям и разнообразным переживаниям. В сравнении с этим наше мнимое половое наследие каменного века определенно не имеет большого значения, не говоря о том, что мы опять сталкиваемся с той проблемой, что уже потому плохо знаем это наследие, что так же плохо знаем наших далеких предков. Ни один из ныне живущих людей не знает, существовал ли гомосексуализм у кроманьонцев в неолитических пещерах или у Homo erectus эфиопского высокогорья.

Наша социальная половая самоидентификация не есть нечто твердо устоявшееся. Она в высшей степени изменчива и гибка. То, что в западной цивилизации женщины носят юбки и платья, а мужчины носят их очень редко, не означает, что такая мода предопределена генетически. В чем, собственно, заключается биологический смысл юбок и платьев? Кстати, почему во многих восточных обществах мужчины носят платья, а не штаны? В западном обществе косметикой пользуются прежде всего женщины — сегодня! В эпоху барокко мужчины пудрились и красились наравне с женщинами; на островах Папуа — Новая Гвинея и во многих других местах мужчины делают это до сих пор.

Холст, на котором мы рисуем наш пол, — культура, а не биология. Каждая половая роль, таким образом, есть часть нашего восприятия собственной личности, нашего самовосприятия. Наша идентичность определяется тем, что мы сами чувствуем и мыслим относительно себя. Чувствуем ли мы себя особенно мужественными или особенно женственными, зависит от представлений нашего общества о мужественности и женственности. Зависит это и от внутренней убежденности: оттого, насколько мужественными или женственными мы себя считаем. Дело в том, что люди непрерывно себя оценивают: оценивают свой ум, свой юмор, свое обаяние, свои способности и зрелость. До 1960-х годов большой редкостью были женщины — обладательницы водительских прав. Так как автомобили были исключительно мужской вотчиной, то не только мужчины, но и большинство женщин верили в то, что женский пол самой природой не приспособлен для вождения автомобилей. В Западной Европе этот взгляд почти вымер — миф о том, что у женщины отсутствует ген, позволяющий уверенно парковаться задним ходом.

В этом контексте стоит еще раз коснуться результатов бесчисленных тестов на пространственное воображение у мужчин и женщин. Эволюционным психологам совершенно ясно: мужчины справляются с этими тестами немного лучше, чем женщины. Это наследие тех времен, когда мужчины охотились на мамонтов. Оставим в стороне вопрос о том, насколько тесно связано умение ориентироваться в тундре со способностью вращать игральную кость на компьютерном экране. Ясно, во всяком случае, что участие культуры и восприятия собственной личности в развитии умения вращать этот злополучный кубик сделалось сегодня очевидным: история тестов на пространственное воображение стала историей победного шествия женского пола. В то время как в 1970-е годы мужчины еще намного лучше, чем женщины, умели срезать путь, результаты новых исследований дают иные, подчас прямо противоположные результаты. Думаю, исключено, чтобы женщины за последние три десятка лет сильно изменились в этом отношении генетически. Более вероятно, что изменились общественные ролевые шаблоны, и женщины и девочки стали увереннее, чем раньше, вращать кубики в пространстве, а уверенность в себе сильно влияет на результаты интеллектуальных тестов.

Итог? Мужчины и женщины, по сути, мало отличаются друг от друга. Наши важнейшие чувства и потребности одинаковы или по крайней мере очень схожи. Существует биологический пол, который, конечно, есть нечто большее, чем «конструкт». Но мы мало знаем об этом поле. Когда же мы хотим показать образец естественного поведения, мы неизбежно попадаем в затруднительное положение. Инстинктивное поведение лягушки-гладиатора и серого сорокопута качественно отличается от поведения человека. Людей отделяет от земноводных и птиц в высшей степени разнообразная человеческая культура.

Но если верно, что мы сами придумываем свой социальный, паспортный пол, то как тогда быть с половой любовью? Является ли любовь общественным конструктом, или она прочно зиждется на биологическом фундаменте? Для того чтобы ответить на этот вопрос, мы должны повернуться спиной к миру Маргарет Мид и Джудит Батлер и обратиться к такому забавному существу, как морской конек. Рискнем разобраться в одном биологическом вопросе, который настолько чудовищен, что может показаться смехотворным: зачем вообще нужен секс? Почему существуют мужчины и женщины? Может быть, только таким способом нам удастся хотя бы отчасти понять, что половая любовь — это не игра эгоистичных генов. Следует поставить под сомнение неоспариваемую пуританскую идею англосаксонских эволюционных психологов о том, что любовь как «целенаправленная связь» возникает из полового влечения, так как ни для секса, ни для долговременной связи во имя воспитания потомства не надо было «изобретать» любовь.

Она имеет совершенно другое происхождение.

ЛЮБОВЬ

Глава 6 Сомнения Дарвина Что отличает любовь от секса?