лежать… с тобою рядом
я лежу, с тобою, и руки
твои держат меня, твои руки
держат что-то большее, чем я.
Твой руки держат то, что было мною,
Когда я лежу рядом с тобой и
Твои руки обнимают меня.
«Говорить и писать о любви должны, собственно, только влюбленные и поэты, т. е. те, кто ее понимает. Ибо, если за любовь берется наука, то от любви не остается ничего, кроме влечений, рефлексов и воспроизводимых стилей поведения, кроме биологических данных, зарегистрированных физиологических реакций и результатов психологических тестов; все это, конечно, имеет какое-то отношение к любви, но не позволяет ее понять» (70). Это напоминание принадлежит мюнхенскому психоаналитику Фрицу Риману, который и сам написал весьма непоэтичную книгу о любви. К словам Римана стоит прислушаться. Собственно, если целью написания настоящей книги не является сведение любви к влечениям, рефлексам и результатам психологических тестов, то на моем месте должен находиться поэт и влюбленный.
Приведенные в эпиграфе строки австрийского лирика Эрнста Яндля (1925–2000) представляются мне не только самым прекрасным, но и самым правдивым любовным стихотворением современности. Так же, как Сартр, Яндль был учителем гимназии и тоже страдал депрессией. В каком-то смысле его стихотворение есть «трансценденция эго». Двух глаголов — «лежать» и «держать» — достаточно для того, чтобы создать атмосферу теснейшей близости и доверия. В становлении содержания в глазах другого сохраняет содержание свою значимость. «Твои руки держат то, что было мною, когда я лежу рядом с тобой и твои руки обнимают меня».
Любящие придают друг другу значения через значение, которым обладают в глазах партнера. С тех пор как наши родители внушили нам это первое, инстинктивно переживаемое чувство, томление по нему не покидает нас до гробовой доски. Опыт отношения к нам родителей оставляет в нашей душе неизгладимый отпечаток: наше томление по искренности и защищенности, по доверию и устойчивости, все наши личные потребности в близком и далеком.
К типичным свойствам всех приматов (включая и человека) принадлежит то, что чувство, которым одаривает нас другой, может пробудить в нас такое же ответное чувство. Биологи и психологи говорят в таких случаях об «эмоциональном заражении». Наш первый любовный опыт, приобретаемый нами в раннем детстве, как раз и обусловлен таким заражением: улыбка родителя порождает ответную улыбку ребенка. На более высоком уровне развития сознания, каковое мы наблюдаем почти у всех человекообразных обезьян, такое заражение происходит целенаправленно: мы улыбаемся, чтобы нам тоже улыбнулись в ответ. На третьей ступени развития сознания мы чувствуем, как проникаем в другого человека и видим его эмоциональное состояние и оцениваем его намерения. В возрасте двух лет мы уже точнее начинаем понимать, кому мы хотим улыбнуться в ответ, а кому — нет.
Для того чтобы проникнуть в душу другого человека, мы должны чувствовать, что можем удовлетворить его чувства. В 1992 году группа итальянских ученых под руководством известного специалиста по исследованиям мозга Джакомо Риццолатти сделала знаменательное открытие. В опытах на свинохвостом макаке были открыты так называемые
От зеркальных нейронов недалеко и до Эрнста Яндля. Способность проникать в чувства и мысли другого человека, вероятно, сослужила добрую службу нашим предкам. Во всяком случае, она не привела к их стремительному вымиранию. Тот, кто умел распознать и оценить эмоциональное состояние другого члена племени и быстро отреагировать на это состояние, как правило, не оставался внакладе. Безусловно, однако, что такое умение сопереживать требовало развития чувственного аспекта в духовный. От человека, дающего понять, что он нас любит, мы ожидаем
Способность к сопереживанию и сочувствию и ожидание участия и сочувствия со стороны другого человека составляет важную основу любви. Если поверить некоторым консультантам-психологам, то этим и исчерпывается состав цементирующего материала, связывающего двух человек. Фактически, однако, это лишь предпосылка, а не таблица умножения любви.
Любить и желать жить вместе с партнером — это не обязательно одно и то же. В многочисленных вариациях любви возможно многое: например, потребность в жертвенности или мазохистское устремление к нереальным надеждам на дары безнадежно любимого человека. Все чаще встречаются в нашем обществе люди, уверенные в том, что смогут любить только в том случае, если не будут слишком сильно вникать в душевное состояние партнера. Они боятся, что в таком случае партнер или партнерша утратит прелесть и очарование. Сколько несчастных влюбленных не желает становиться членами клуба, который жаждет заполучить их в свои ряды? Эти люди постоянно влюбляются в недосягаемый идеал и пренебрегают теми, кто по ним страдает. Идет ли в данном случае речь о нарушениях или просто о манере поведения, мы поговорим позже.
Второй пункт касается вопроса о том, действительно ли сочувствие и единение — это единственное, чего мы ищем в любви. Здесь тоже есть повод для критики множества книг о любви. В них сильно преувеличивают роль надежности, сопереживания и гармонии. Знаменательно, что мы не ищем лучшего человека, чтобы его полюбить. Мы, между прочим, часто влюбляемся в человека с весьма сомнительным характером и потом долго его любим. Не всегда в ногу шагают наши сексуальные, эмоциональные и психологические мотивы любви. Но куда, собственно, идут эти мотивы?
Можно смело утверждать, что большинство женщин замужем не за сказочными принцами, и отнюдь не все мужчины женаты на сказочных принцессах. Если проявить некоторую осторожность, то можно сказать, что иногда мы живем не с самыми желанными партнерами. Очень немногие состоящие в браке находят своих супругов безупречными; люди просто уживаются друге другом. Они каким-то образом подходят друг другу. Конечно, это не любовь, а лишь воспоминание о ней, короче говоря, партнерство!
Жизнь — не концерт по заявкам, и выбор в ней сильно ограничен. Учась в школе, я как-то философствовал с одним другом о том, как с самого начала выбрать в жизни верную спутницу. Как ее распознать? Еще хуже: если мы найдем подходящую спутницу, то как мы поймем, что она подходящая? Мы исходили из представления, что должна быть по крайней мере одна возлюбленная. Но, может быть, она единственная? Где она живет — в Уругвае, на Украине или в Узбекистане? Вообще — встретим ли мы ее? Может быть, самая лучшая из мыслимых спутниц жила в Вене в XIX веке и умерла 90 лет назад.
Мы были мальчиками, одаренными неуемной фантазией, наши шансы в глазах противоположного пола казались нам достаточно низкими, так что мы решили, что пойдем путем проб и ошибок. Путь друга привел его в Людвигсхафен, меня — в Люксембург. Шанс найти любовь стал у него, слава богу, больше, чем раньше, но метод проб и ошибок не обязательно повышает вероятность истинной любви.
