А Сосо, сын Бесо, убегал из дому подальше, чтобы пьяная ругань отца и тихий зов матери: «Сосело, сицоцхле!» не достигали его ушей. Он искал себе в пещерном городе подходящее убежище, набрел на потайную, но без замка, дверь Самородка, и увидел корову. Пардон, коня.
Сын сапожника, умный, склонный к языкам, как раз собирался написать таблицу Морзе для грузинского алфавита. А русского Морзе он уже выучил по книжке, которую ему купил кто-то из богатых клиентов его трудолюбивой матери.
И вот он нашел в пещерном городе эту странную дверь. Из-за нее доносился … ну, скажем, стук, стук копытом по каменному полу пещеры (раз уж мы договорились, что там стоял конь). Стук этот напоминал морзянку, морзянку русскую, а при расшифровке получалось черт знает что. Скажем, фраза, начинающаяся, как «точка, тире, точка, точка, точка», и далее по тексту – «т-в-о-ю м-а-т-ь». Сосо слышит морзянку и понимает все слова, но не понимает, кто же это, собственно, их выстукивает. Он открывает, и видит коня, выбивающего копытом эти непристойности. У коня в загривке пропадают хирургически вшитые какие-то жилы и веревки, другим концом уходящие в большой деревянный ящик, а на ящике сидит Самородок в дурацком пенсне и дрожит от страха и неожиданности.
Конь смотрит на вошедшего Сосо и выстукивает русскими буквами: «С-о-с-о, м-а-л-ь-ч-и-к-ъ м-о-й, п-о- с-м-о-т-р-и, ч-т-о э-т-о-т-ъ з-а-с-р-а-н-е-ц-ъ с-о м-н-о-й с-д-е-л-а-л-ъ!»
Мальчик, обалдевший от того, что чудесный конь знает его по имени, хотел было унести ноги. Но остался из любопытства. И произнес по-грузински:
– Вина хар? Ты кто?
Было неясно, к кому он обращается – к коню или к поджавшему ножки на ящике пенснатому Самородку. Ответил конь:
– Это я, старый Дато.
Мальчик считает точки и тире и проговаривает шепотом расшифровку.
– Батоно Дато?! Он не похож на коня.
– Что ты этим хочешь сказать, чэно швило? Что я похож на коня? – бьет копытом конь в ответ.
Тут Самородок на ящике машет на Сосо руками и делает умоляющие жесты. Потом лезет в ящик, с чем- то там возится, и конь перестает стучать ногами и отвечать на вопросы. А Самородок укладывает веревки на конской гриве в какой-то чулок, и привязывает его, и заправляет в конскую сбрую и выпускает коня за дверь погулять. Конь радостно скачет, и теперь его копыта выбивают лишь: «та-та-та, та-та-та, та-та-та», что у Морзе соответствует повторенной многократно букве «с».
И пока конь сипит своей лошадиной морзянкой около пещерной лачужки, мальчик спрашивает несчастного, попавшегося на горячем, Самородка:
– Дядя, ты колдун? Зачем ты превратил батоно Давида в коня?
Самородок заплакал, пенсне запотело. Мальчик чувствовал, что человек, заставивший заговорить коня, может помочь ему в жизни. И, если взять над ним власть, можно попасть даже в Петербург. И стать там, может быть, царем!
А еще мальчик знал, ЧТО может сделать городок с колдуном, превратившим в коня старика Дато.
– Не плачь, дядя. Лучше расскажи, как ты его превратил. Я никому не скажу.
В словах мальца Самородок не почуял готовности к жестокому шантажу. Он заговорил, наверное, просто для того, чтобы успокоить мальчишку.
– Понимаешь, дружок… Все, что мы знаем, о чем думаем – хранится у нас в голове. Никто не может прочитать наши мысли, правда?
– Не знаю. Мне кажется, один наш учитель, господин Хахуташвили, все видит, что творится у нас в головах.
– Нет, это он просто из опыта с другими детьми знает. Есть много разных наук, пытающихся найти способ прочесть мысли по словам, рисункам, даже рукам и глазам человека. Но это все – ерунда, гадания, а не точные сведения. А я нашел способ все мысли и знания переписать в такой вот деревянный ящик. Но переписывать надо осторожно. Если переписываешь у человека молодого, с ним может сделаться удар. Вот у старого можно переписать, и он не пострадает. Там, в голове, мысли носятся на таких маленьких точечках. У молодых точечки бегают быстро, и поймать их невозможно, а если поймаешь, они могут разбиться и обратно в голову не вернуться. А у старых людей точечки медленно двигаются. Вот я третьего дня старого Дато усыпил и переписал его ум в этот ящик.
Самородок долго и сбивчиво докладывал босяку суть своего изобретения. У него не было ни методологии, ни даже терминологии.
Теперь уж его долго не изобретут – аналоговый компьютер на бионосителях. И слава Богу.
Рябой мальчишка помог Самородку уйти выше, в горы. Он носил ему еду и свечи и воровал для него свиней и баранов. Еще нужны были люди. И инструменты для трепанации черепа. Их Сосо добыл, хоть и не без труда. Что же касается людей, то есть человека, – Сосо привел сюда своего ненавистного отца, подкупив того вином. После того как сын поселил отца у Самородка, Виссариона уже никто не видел ни живым, ни мертвым. Сначала говорили, что он бродяжничает. Потом – что погиб в пьяной потасовке. А Бесо Джугашвили тем временем предоставлял свои пьяные мозги Самородку для исследований, перенося инсульт за инсультом.
Когда он, наконец, скончался, у Самородка была полная копия его ограниченного, неграмотного умишка.
Простите, я забылся. Я перестал употреблять слова «наверное», «возможно», «может быть». Приняв за аксиому существование Самородка, я пытаюсь доказать теорему жизни человека, который больше всего на свете боялся этого доказательства. Убирал свидетелей своей юности. Заставил Булгакова, отправившегося в Гори за материалом для пьесы «Батум», вернуться в Москву. И всем пытавшимся заполнить эту нишу его жизнеописания, скромно говаривал: «Зачем описывать солнце, которое еще не взошло?»
Нарождающееся солнце времени не теряло. Прежде всего ему нужна была революция. Чтобы стать ВСЕМ. И он стал. И имя себе взял – Сталин!
В революционной скачке он поставил на верную лошадку. Почему – неизвестно. Случай ли, чутье ли, экзерсисы ли Самородка с чьими-нибудь знающими мозгами заставили его стать «левой ногой Ленина», как язвили товарищи по партии. Лошадка нужна была, чтобы выполнять трюки, непосильные для горийского недоучки – вести за собой массы, писать книжки, говорить речи, получать деньги от кайзера. Лошадка должна была ввезти на своем горбу куда-нибудь в Зимний, или Смольный или Кремль. А уж там-то, в закрытом правительственном пространстве, Самородок бы поставил своего хозяина на подобающее ему место.
Самородка нельзя было упустить. И Сосо содержал его, грабил для него, утешал его тем, что скоро настанет новое время, когда никто не будет верить в каких-то колдунов, и опередившее время изобретение выйдет из подполья и станет достоянием человечества, и автору воздастся по заслугам. Нужно лишь немного потерпеть.
А пока – борьба, кровь, пламя, тюрьмы и ссылки.
Наконец! Революция! Февральская. Ему хватило бы и такой, но Временное Правительство и невесть откуда возникший Керенский придумали играть во власть, отдать Ленина под суд и вообще – вышли из-под контроля.
Смею предположить, что между февралем и октябрем талант Самородка уже нашел свое применение. Подозреваю, что в урагане семнадцатого года сгинули от инсульта несколько осведомленных голов. Имен сейчас уже никто не вспомнит. До инсультов ли, когда рушится Империя, казавшаяся прочной, как мироздание?
А потом, в октябре, победоносная ночь.
В Смольном, потом писали, Сталин сидел в кабинете Ленина. Вроде Ленин держал Кобу поблизости. Похоже, наоборот, это Коба Сталин не спускал глаз с лошадки-победителя забега.
Кроме Кобы был еще один приближенный, а возможно, и жокей-конкурент, пробившийся наверх не копиями чужих мозгов, а своим собственным – Лев Троцкий. Наверное, именно тогда Коба возненавидел его окончательно.
Как Коба перевез своего Самородка вместе с правительством в Москву – не знаю. И где он поселил своего компаньона – тоже не знаю. Скорее всего, на первых порах ученый разместился вне кремлевских стен. В секретных покоях Потешного дворца он водворился позже, когда у Кобы не осталось
