чокнутого. Лёня из своего занятия секрета не делал, каждому желающему обстоятельно объяснял свой проект, включая технические подробности. Местная русская газетка напечатало о нём статью с фотографией: вот, мол, какой у нас есть замечательный земляк, он для воплощения своей мечты готов на всё, даже работу в конструкторском бюро фирмы по изготовлению фруктовых соков бросил, чтоб не мешала любимому делу. Между строк статьи лукаво посверкивала мысль, что местному ивритянину принести такую жертву ради идеи не по плечу, на это способен только настоящий русский еврей с пылающим сердцем — такой, как Шор-Табачник.
Действительно, с год назад или что-то около того Лёня работал в какой-то шарашкиной конторе, проектировал соковыжималки нового поколения, но потом его оттуда уволили по сокращению штатов, по железному правилу «последним пришёл — первым ушёл». О том эпизоде он и думать забыл, хождение на штатную службу, по часам, было противно его существу, набравшемуся морского ветра на берегу, у Яхты. Драить по ночам полы более подходило его новой, прибрежной сущности. Драить полы или одноразово, без гарантий подметать сбегавшие к морю улицы города Ашкелона. Нет, не зря шутили остряки, что израильские города с приходом большой эмиграции из России стали самыми чистыми и самыми музыкальными городами в мире. Толпы неустроенных по специальности инженеров, подбирая с асфальта листья и окурки, во всю шуровали совками и вениками, а дипломированные скрипачи и трубачи развлекали публику музыкальной игрой на оживлённых перекрёстках. Наконец-то, не прошло и двух тысячелетий, еврейское массовое увлечение нотами обратилось в несомненное благо. Лёнин коллега по получению социального пособия, кандидат наук по вечной мерзлоте, неплохо подрабатывал, переходя из кафе в кафе и распевая песни наподобие курского соловья, но только со словами. Всё шло в ход: цыганские романсы, гимн Советского союза и бриллиантовые частушки, сдобренные красивым матом. Одна только была тут неувязка: мерзловику, в отличие от большинства его соплеменников, медведь на ухо наступил, — но это обстоятельство не отвращало слушателей от исполнителя, а лишь добавляло специфики и пробуждало жалость в сердцах, соединённых тоненькой жилочкой с кошельком. После появления статьи с фотографией кандидат наук предложил Лёне кооперироваться и петь хором что-нибудь морское, ну, например, «Врагу не сдаётся наш гордый „Варяг“», но пропиаренный Шор-Табачник заманчивое предложение отверг — не мог справиться с робостью.
Яхта, меж тем, взрослела и требовала всё больше денег на дальнейшее развитие. Вериных заработков едва хватало на выплату ссуды за ветхую квартиру, купленную по случаю возле Старого рынка, а остатки расползались сами по себе, невесть куда, подобно гоголевским ракам из корзины. О полноценных обновках для Яхты нечего было и думать, и Лёня бродил по строительным площадкам в поисках подходящих мусорных досточек и побывавших в употреблении гвоздей; к нему, с его шкиперской бородой и усами, уже привыкли в городе, считали немного съехавшим с катушек человеком. Добравшись, наконец, до своей верфи, он сваливал с плеч на землю мешок с находками, освобождено и радостно переводил дух и привязывал к шесту флаг, которому назначено было в свой срок взвиться на мачте Яхты. Тот флаг Лёня Шор-Табачник изготовил собственноручно: на синем шёлковом поле, окаймлённом золотой бахромой, гарцевал на фоне восходящего солнца оранжевый кентавр. Адмирал, так сказать, прибыл, все по местам.
Однажды Лёня обнаружил на краю своего владения дырявую палатку-одиночку, в которой спал безмятежным сном русоголовый молодец, похожий на викинга, со следами ночного пьянства на лице.
— Ты кто такой? — растолкав молодца, спросил Лёня Шор-Табачник.
— Кто-кто… — недовольно промычал разбуженный ото сна. — Ну, Иванов.
Иванов оказался брянским уроженцем, врачом-логопедом. Пятнадцать лет назад он с женой-еврейкой покинул пределы отечества и обосновался в Канаде, а теперь вот приехал в Святую землю с важной целью — дождаться прихода Мессии и Конца света. По расчетам Иванова Мессия должен был появиться в течение пяти месяцев именно здесь, под Ашкелоном. Точное число Иванов указать не мог, но это было и не обязательно. Крайний срок — декабрь, в этом вычислитель был твёрдо уверен. Исходя из этого, он уволился с работы в университетской клинике Монреаля, покинул семью, сомневавшуюся в точности выкладок, и купил билет в Израиль в один конец. Дело было сделано, мяч перешёл в руки Мессии. Деньги на пропитание Иванов припас строго до декабря, а гостиница здесь просто ни к чему: Израиль не Канада, тепло круглый год, можно подождать на берегу в палатке.
— А на январь, значит, нету? — уточнил Лёня. — Денег?
— Зачем мне на январь, — пожал плечами Иванов, — когда в январе уже будет ни к чему.
В ответ на это разъяснение Лёня Шор-Табачник только головой покачал: здрасьте, какой там Конец света, какой январь! Яхту, даст Бог, удастся спустить на воду не раньше, чем через год-полтора.
Знакомство приятно затянулось. Выпили водки из припасов Иванова. Закусили канадскими бобами в томате. Время было у обоих: Лёня шёл мыть полы в ночь, а Иванов — тот вообще никуда не спешил. Разговор привольно тёк. Лёне интересно было слушать про Канаду, про страну кленового листа — о том, что людям там духовности не хватает просто катастрофически. От души посочувствовав канадцам, Лёня взялся рассказывать новому знакомцу о своей Яхте, но тот пропустил подробный рассказ мимо ушей. Лёня не обиделся — он понимал, что Иванов увлечён скорым появлением Мессии, и чужие проблемы от него далеки. Закончив бутылку, оба пребывали в расчудесном настроении; будущее представлялось им безоблачным. Лёня предложил компанейскому Иванову, удачно сочетавшему высокое с бытовым, переселиться из палатки в корпус Яхты, уже очерченный пунктирно брёвнами и досками. Для этого нужно было соорудить там нечто вроде шалаша или ящика и проводить время в ожидании Конца света с большими удобствами, чем в палатке. Иванов сразу согласился.
— Ну да, — сказал Иванов. — И от воров заодно постерегу, а то мало ли что…
Вторник на среде едет, а четверг погоняет; вот это точно. Время проходило, не оставляя зарубок, мимо Яхты и Лёни Шор-Табачника, дети Роксана и Витя росли на апельсинах не по дням, а по часам, а Верка ворчала и хмуро глядела: не могла радоваться душой лишь от красоты окружающей жизни. Глядя из окошка на неутихающее шевеление Старого рынка, она сладко мечтала о том дне, когда Лёня закончит свою лодку и уплывёт куда глаза глядят. Она давно уже понимала себя вдовой при живом муже. Веркин жизненный сок ещё не прокис, по ночам её одолевали приятные видения: розовые и жемчужные летающие мужики выныривали из темноты и нежно на неё набрасывались, она послушно открывалась их напору и превращалась почему-то в клейкую берёзовую почку, переливчато светящуюся изнутри. А бедный Лёня тем временем жил своей особенной отдельной жизнью: вместо того, чтобы протянуть руку и отогнать летающих мужиков, он лишь на минутку прерывал свой дикий боцманский храп — и то лишь затем, чтоб прошептать имя соперницы: «Яхта!» Слыша это отвратительное имя, Верка отчётливо видела себя с ножом в руке, занесённым над разрушительницей семьи, и клинок разил не холодную деревяшку, а бесстыжую грудь разлучницы. Текла кровь, женщина с лживыми глазами русалки валялась у ног Верки… Сделав дело, Верка отодвигалась подальше от спящего Лёни Шор-Табачника и освобождено поворачивалась к летающим кавалерам… Спустя недолгое время она возвращалась к удручающим реалиям нашей жизни, и с плывущей — нет, скользящей, летящей, но только не плывущей! — усмешкой, потягиваясь, задавала себе вопрос: «А уж не сбрендила ли я окончательно?» Честный ответ на этот вопрос Верка дать не могла.
Не принося устойчивого просветленья, дни один за другим переваливались через пень-колоду. И не было никого в заросших пальмами ашкелонских песках, кто пожалел бы Веру или дал дельный совет. Не зная за собой грехов, заподозрила Вера злонамеренный сглаз, наведённую порчу — а по-другому как объяснишь сплошные неприятности жизни? Не евреев же в этом винить, евреи тут, наверно, ни при чём. А если и при чём, как кого здесь вычислить, в еврейском краю… Оставалась гадалка, специалистка по сглазу, про неё тоже писали в газете, как про Лёню, — что очень опытная и хорошо разбирается в таких делах.
Гадалка терпеливо выслушала Верин рассказ, а история с Яхтой её сильно удивила, она даже раскипятилась — как видно, не часто сталкивалась с таким раскладом. Потом долго разглядывала Лёнино фото, поворачивала его так и сяк, и вынесла решение:
— Червивый человек. Тебе, женщина, надо его в сумасшедший дом сдать и в суд идти разводиться.
— А как же сглаз? — спросила Вера. — Нельзя, что ли, избавиться?
— Тут тёмный кругозор, — непонятно объяснила гадалка. — Могу порчу на него навести, на твоего, он сам отсохнет.
