– Воля твоя, княгиня, – невозмутимо согласился кормчий.
Он был богат годами, повидал всякое и уже давно ничему не удивлялся. Москва – так Москва. Втрое – так втрое. Не останавливаться – так не останавливаться. Он любил свой старый верный ушкуй, но коли пассажирка желает купить ему новый, то почему бы и нет?
Дружина поднялась задолго до рассвета, подкрепилась холодной кониной и еще в сумерках вышла на тракт, продолжая погоню за разгромленными новгородцами. Первые версты всадники промчались на рысях, после чего сбавили шаг – уставшие после вчерашней погони, да еще и не евшие лошади быстро выдохлись и начали хрипеть. Царевич Яндыз, пытаясь хоть как-то ускорить ход, приказал воинам на раненых лошадях перейти в хвост колонны, а если скакуны совсем ослабнут и начнут отставать – поворачивать обратно в Москву.
Однако все понимали, что состояние невидимых новгородских сотен ничуть не лучше: они тоже вчера мчались во весь опор, у них тоже не было времени пустить лошадей на пастбище. Но самое главное – в ужасе улепетывающий после разгрома воин коня никогда не жалеет. Ведь от скорости бегства зависит его жизнь. Гонит скакуна до тех пор, пока тот не падает или сам, выдохшись, не переходит на шаг. А загнанная лошадь и устает потом быстрее, и отдых ей нужен куда дольше. Дружина паники не испытывала и при всей торопливости лишнего себе не позволяла. Это значит, что московские кони были свежее и шли сейчас резвее новгородских. Разбойники более чем на час-другой оторваться не могли, и выходило, что где-то к полудню, самое большее к вечеру, но все же попадут под карающий меч великого князя Василия.
Брошенных вещей и снаряжения на тракте становилось все меньше. Похоже, тати уже избавились от всего, что только можно. Вскоре после рассвета на очередном мосту обнаружились поваленные набок телеги. Дружинники насторожились – но на этот раз баррикаду никто не оборонял. Ратники раскидали ее в считаные минуты и снова продолжили погоню.
Ровная, широкая и спокойная дорога вела и вела дружину вперед, к победе, к разгрому трусливого врага, пока, уже совсем недалеко от порубежной заставы Чернятинского княжества[28], навстречу уставшим витязям не попался маленький крестьянский обоз из пяти телег, на которых лежали косы. На сенокос, видать, смерды направлялись. И их беззаботный, веселый вид сразу вызвал у царевича Яндыза нехорошее предчувствие, больше похожее на смертную тоску…
– А ну, стоять, рабы! – вырвавшись вперед, осадил он скакуна возле первого возка. Мужики тут же скинули шапки и молча упали на колени, кланяясь так, что бились лбами в серую пыль. – Кого на дороге видели?
– Никого, великий господин… Прости, не признаем по имени…
– Войско разбитое! Новгородцев! Татей испуганных! Видели?! Где они?! Куда шли?!
– Новгородцы-то? – чуть приподнял голову один из смердов. – Дык, они еще седьмицу назад тута проходили… На Москву шли. Ратью несчитаной, да на Москву.
– А-а-а-а!!! – в ярости закружил на месте Яндыз, с трудом сдержавшись, чтобы не порубить рабов, принесших такую дурную весть. – Назад! Поворачивай! К Москве! Гони во весь опор! Нас обманули! Гони!
Только теперь царевич понял, почему так легко и быстро удалось справиться с новгородской ратью, почему битва была недолгой, а погибших и раненых так мало. Он сражался не с десятитысячной армией. В путаных и узких улицах слободы, где ничего не видно уже в сотне саженей, где между избами и сараями невозможно сосчитать врага, понять, где и сколько его сотен стоит и куда двигаются, московскую дружину сдерживало десять, может, двадцать сотен новгородцев. Именно их и опрокинули в схватке его рати, именно их и гнали по тракту. Да и то, похоже, разбойники не столько бежали, сколько оставляли нужные следы из вещей и порченого снаряжения. А в ночи – просто отвернули с дороги в сторону и пропустили погоню мимо, затаившись в здешних непроглядных чащобах.
Если это так, то выходит – основные силы северного ворога, почти вся осаждающая армия так и осталась там, возле столицы великого князя! Нетрудно догадаться, чем новгородцы там сейчас заняты.
– Скорее! Поворачивайте! В галоп!
Однако лошади московской дружины мчаться галопом не могли. Они устали и были очень голодны. Даже для того, чтобы подняться в рысь, скакунам требовалось отдохнуть, пощипать травы, воды напиться вдосталь. Недолгий отдых, дня два или три. Если же их не пустить пастись на луг хотя бы на полдня – завтра они не смогут передвигаться даже шагом.
– Гоните лошадей, сколько выдержат! – приказал царевич Яндыз. – Когда начнут падать, дальше пойдем пешком. Не медлите, смерды!!! Поворачивайте скорей!
Августа 1410 года
Прихрамывая, ратник подошел к распластанному воину в дорогих доспехах, опустился рядом с ним на колено, поднял руку павшего и стал скручивать с пальцев золотой перстень с самоцветом. Внезапно воин сжал кулак и застонал.
– Да не мешайся ты! – недовольно буркнул ратный, выдернул нож, прижал к горлу раненого и резко дернул в сторону. Вверх ударила струя крови, тут же опала, и сжатые пальцы ослабли. Снять перстни более ничего не мешало.
– Ну и как, много насобирал?
Ратник поднял голову, увидел перед собой троих новгородских воинов, испуганно вскочил, крепко сжимая окровавленный нож. Сзади послышался шорох – он оглянулся. Из окон сруба с разобранной крышей прыгнули еще двое. Мужчина закрутился, вскинул свое жалкое оружие и в отчаянии с громким криком кинулся на того чужака, что оказался ближе. Нож бессильно вонзился в подставленный щит, а руку убийцы перехватил за кисть соседний воин. Тут же крепкая хватка зажала второй локоть, не давая душегубу пошевелиться.
– Нет-нет-нет… – взмолился ратник, но воин перед ним вытянул саблю, поднял кольчужный подол его брони и снизу вверх вогнал клинок на всю длину.
В слободе, в заготовленных схронах под сараями, на чердаках и в подполах оставалось совсем немного ватажников. Сотни полторы, не более. Однако их вполне хватило, чтобы к приходу основных сил, отсиживающихся в дровяных лесах за Кучковым полем, зачистить плотницкую слободу от нескольких десятков мародеров и отставших от дружины московских ратников.
Створки Боровицких ворот оставались сомкнуты, мост поднят – Москва, проявляя осторожность, закрылась сразу, едва только дружина вышла в поле. Но какое это теперь могло иметь значение?
Таиться более не было никакого смысла – и новгородская рать честь по чести выстроилась в поле на удалении одного перестрела от стены, готовая к последнему, завершающему рывку. Переданные под руку князя Заозерского боярские сотни гарцевали верхом, сверкая доспехами и красуясь щитами, купеческие судовые рати, непривычные к седлу, стояли пешими, равно как и ушкуйские ватаги. Единственной странностью со стороны нападающих было то, что в общем ратном строю с воинами стояли трое саней, и плечистые амбалы с набитыми землей мешками и жердями, на которых висели большие железные шары. Рядом с каждым имелся щитоносец – и это было единственное оружие не имеющих брони грузчиков.
Словно проявляя любопытство, небеса разогнали далеко в стороны все облака, испуганно притих ветер, и над знойным предпольем повисла звеняще-зловещая тишина.
Наконец, растолкав ряды судовой рати, вперед выбралось полтора десятка ватажников со смолистыми горящими факелами.
– Вот теперь пора, – произнес Егор, поправляя лежащую на плече жердину. – Тимофей, свисти!
Ушкуйник заложил пальцы в рот, над притихшей землей прокатился протяжный залихватский свист. Подхваченный сразу со всех краев построенными полками, он закачался над вытоптанным предпольем – и ватажники побежали вперед.
Полкилометра. Триста метров. Двести.
Со стен навстречу полетели стрелы – но их было совсем немного. Десятки, а не сотни. Ведь все опытные бойцы Московского княжества ныне были очень далеко.
Последняя сотня шагов. На башнях наконец-то загрохотали пушки. Егор увидел, как залп выкосил полтора десятка бойцов, сумевших его обогнать, а потом щитоносец справа отлетел прямо на него, опрокинув на землю и перекатившись прямо через голову, сбив набок шлем. Амбал привстал, тут же упал снова, воя от боли и удерживая сломанную руку, но помогать ему было некому. Вожников вскочил,
