Вполне понимаю однако, что невозможно относиться равнодушно к этому тону и к этой манере статей Каткова. Однако примечаю, что до сих пор никто властным тоном и властною речью не говорил еще Каткову, что ему необходимо воздержать себя, что этот тон и эта манера не только не одобряются, но и строго осуждаются Вашим Величеством. Министр внутренних дел, — власть непосредственная над ним, — ни разу не имел с ним положительного объяснения по этому предмету. Напротив того, сам Катков мог иногда воображать, что статьи его угодны правительству.
Ваше Величество, Вы, конечно, поверите, что одно лишь старание о благе и о мире побуждает меня писать это письмо. Министр внутренних дел в отсутствии; я предвижу, что предположенная мера в настоящих обстоятельствах не будет иметь благих последствий.
Позвольте представить на благоусмотрение Ваше следующее. Можно достигнуть того же результата, но с избежанием нежелательных последствий, в другой форме. То же предостережение, но еще суровее и действительнее. могло бы быть объявлено Каткову от имени Вашего Величества, только не в официальной форме и без опубликования. Для этого Феоктистов мог бы съездить в Москву или гр. Толстой лично мог бы передать Каткову все то, что Вашему Величеству угодно было выразить. Тут Катков в первый раз положительно усмотрел бы неудовольствие и гнев Вашего Величества. Я не сомневаюсь, что он принял бы это внушение со всей покорностью и не замедлил бы или изменить тон, или вовсе уклониться от полемических статей по важнейшей политике.
Письмо это писано человеком верующим и глубоко изучившим писание и отцов церкви. Тон его торжественный. Оно оканчивается воззванием к царской власти: да сокрушит нечестие и нечестивых.
Сколько подобных воззваний присылается со всех концов России от простых русских людей, сбитых с толку, не понимающих, что вокруг делается, и ищущих выхода.
Понятно, что иного выхода они не видят, иного спасения не чают, как от царской власти. Преданием держится вера, что царь все может сделать, и что от его слова преобразится лицо земли русской.
Больно читать эти письма. Увы! Простые люди не знают, что все в учреждениях и людях весьма переменилось, и что приказывать стало уже не так легко, как прежде; понятия у начальных людей смешались до того, что уже трудно различить добро от зла и правду от лжи; а власть связана множеством противоречивых законов и учреждений, коих сеть продолжает усложняться и запутываться. Простые люди не знают, — и хорошо, что не знают, еще, — что и в среде первых лиц государства, и в собраниях, обсуждающих законы, самые простые и здравые начала встречают упорное противодействие: до того перепутались мысли о правде и неправде даже у добрых и желающих добра людей.
Но, во всяком случае и во всех обстоятельствах власть повсюду и в особенности у нас в России, имеет громадную нравственную силу, которой никто не может отнять или умалить, если сама не захочет. Это право и сила — отличать добро от зла и правду от неправды в людях и действиях человеческих. Эта сила, если постоянно употреблять ее, сама по себе послужит великим рычагом для нравственного улучшения и для подъема духа в обществе. Когда добрые и прямые почувствуют уверенность в том, что они не будут перед властью смешаны безразлично с недобрыми и лукавыми, это придаст необыкновенную энергию росту всякого доброго семени. Главная наша беда в том, что цвета и тени у нас перемешаны. Мне казалось всегда, что основное начало управления — то же, которое явилось при сотворении мира Богом. «Различа Бог между светом и тьмою», — вот где начало творения вселенной. Там, где нет этого различия, — один хаос. Чтобы выйти из него, необходимо иметь ясное око, различающее свет и цвета и твердую волю, неуклонную в различении и в действовании.
Но и за всем тем — одна сила Божия может поддержать власть в великом и ужасном деле правления!
В прошлый понедельник слушалось донское дело в Государственном Совете. К. Мирский не приехал в заседание. Кончилось тем, что один военный министр остался при своем мнении и, мне кажется, не по прямому убеждению, а в той мысли, что это мнение одно угодно Вашему Величеству.
Между тем та цель, которая поставлена Вашим Величеством, достигается несравненно действительнее и удобнее тем способом, на котором остановились члены собрания.
Ростов с Таганрогом составляют отдельное управление, которое, не сливаясь с Донским войском, вполне подчинено атаману в качестве генерал-губернатора. Этим разрешается задача вполне, и если бы, в виду местных обстоятельств, потребовалось еще усилить власть атамана противу положения об охране, все охотно бы на то согласились. Напротив того, слияние учреждений в войске Донском представляется до того нестройным, запутанным, невозможным к осуществлению, что для самой атаманской власти оно послужило бы помехою и источником бесчисленных недоумений, пререканий и столкновений. Ваше Величество, конечно, сами убедились бы в том, если бы имели возможность рассматривать подробности предположенного слияния. Мирский отсутствовал, а военный министр ссылался на него, что он, Мирский, не считает возможным для себя управлять иначе. Но решать вопрос с этой личной точки зрения совсем неблагоразумно. Так думает Мирский, но сидевшие тут же предшественники его Чертков и кн. Дондуков совсем иного мнения, и очень возможно, что если б удовлетворилось теперь желание Мирского, преемник его, в свою очередь, счел бы положение затруднительным для себя и ходатайствовал бы о новой перемене учреждения.
Вчера мы сидели в комитете министров до 6 часов за делом величайшей важности — о бакинском нефтепроводе. К сожалению, кончилось разногласием по существенному вопросу, и я вместе с Манассеиным, Овручевым, Посьетом и, кажется, кн. Дондуковым остался в меньшинстве. Но я не мог уступить, имея полную и очевидную уверенность, что осуществление проекта м-ва госуд. имущества грозит великим бедствием и Закавказью, и России. И без того над нами висит опасность, что все важнейшие земли и промысловые заведения этого края перейдут скоро (многие уже перешли) в руки Ротшильда и иностранцев (против чего давно следовало бы принять меры), а если осуществится нефтепровод на предположенных основаниях, то этот результат представляется мне несомненным. Я решительно не умею объяснить себе, как министр государственных имуществ с мин. финансов не видят или не хотят видеть этой очевидной опасности. Предполагается бакинскую промышленность, уже развившуюся, искусственно перевесть на берега Черного моря, и для этого дают компании нефтепровода монополию на 75 лет. Устройство его будет стоить 25 миллионов. Очевидно, что и деньги будут иностранные, и компания иностранная, и, кроме того, все заводы для выделки нефти в Батуми (без чего и нефтепроводу нечего делать) будут тоже иностранные. Итак, при помощи всесокрушающей монополии русская промышленность будет убита. Дай Бог, чтобы я в этом ошибался.
Зарудная приехала вчера, из Парижа, в тревоге о своем сыне. Она видела и Манассеина, и директора д-та Дурново и узнала от них все, что можно было сообщить ей. Сына ее переводят из крепости в дом предварительного заключения, чтобы доставить матери возможность видеться с ним. Дурново сказывал мне, что сам он постарается в интимном объяснении с ним склонить его к откровенности.
Обоих братьев Зарудных арестовали по указаниям на них, обнаруженным на черновом плане, найденном, кажется, у Шевырева, где показана была квартира одного брата в Петровском, под Москвою, и другого брата в Петербурге. Старший брат, по-видимому, случайно затронутый в этом деле, пояснил свои отношения и выпущен. К сожалению, живший у них в доме учитель Сосновский воспользовался беспорядочностью домашнего присмотра за детьми и постарался вплесть их в свою махинацию, Что касается до младшего брата, то об нем имеются показания, что Сосновский имел с ним свидание в кофейной на Михайловской улице, тут познакомил его с Шевыревым, под именем Кузьминского, и условился, что Кузьминский явится к нему в Петровское получить от него сведения о московских студенческих кружках. На вопросы о всех этих обстоятельствах Сергей Зарудный отвечает упорным отрицанием. Вот причина, почему он еще содержится. Едва ли успели уже завлечь его к какому-либо деятельному участию в заговоре, и
